Разве я могу вообще выбирать, какое решение принять? Распрямляю плечи и обвожу стадион взглядом, будто прощаюсь.

— Спасибо за предложение, Тимофей Палыч, но… Не могу я вот так взять и уехать на три месяца. Не могу оставить тут… кое-кого. Я больше не один. И не могу думать только о себе и своей карьере. Всю жизнь именно так и поступал. Играл, играл и строил планы, ни от кого не завися. А теперь… Теперь больше не могу принимать решения в одиночку. Так что, наверное, я откажусь.

Палыч вдруг по-доброму улыбнулся.

— Хорошо сказано, Тимур… Что ж, жаль, что не поедешь. Но ты подумай. До конца мая время есть. Может, что еще изменится.

— Да уж ничего теперь не изменится, — отвечаю со вздохом. Через час, самое большое два, мой отец увидит все собственными глазами.

— Ну, может, ты ее с собой захочешь взять, как знать? — пожимает плечами Палыч.

— Вот, кстати, держи. Чуть не забыл.

Палыч достает из кармана диск с датой «19.04».

День, когда Божья Коровка приехала ко мне во второй раз.

— Но… как? Они же хотели забрать эти даты?

— Они-то, может, и хотели, только я эту запись изъял еще двадцатого утром, как только от охраны узнал, что Ксения Михайловна к тебе заезжала.

Ошалело смотрю на директора. Палыч усмехается.

— Что так смотришь? Я ведь тоже молодым когда-то был. Да и потом… Видел я, как ты ее мороженым кормил. Дважды два складывать умею.

— И как вы к этому относитесь? Она ведь… Мачеха моя.

— Скажешь тоже! Разве она тебя воспитала?

— Нет.

— Или ты, может, с ней из мести, Тимур? Отцу так мстишь?

— Нет! Я ее освободить хочу. Вы не знаете, какой он человек!

— Да нет, — криво улыбается Палыч. — Я уже понял, какой. Держи и спрячь, как следует. Или уничтожь. Что будет правильнее.

Принимаю диск, не в силах еще поверить в то, что происходит это наяву. Палыч спас меня и Ксению. Еще две недели назад подумал о последствиях, чего не сделал я.

— Как мне отблагодарить вас? Это же… Это…

— Это мой тебе подарок, Тимур. Ксения Михайловна, судя по всему, хорошая женщина, а этот… Твой отец… Ну он, одним словом, политик. Такой проглотит и не подавится. Так что тебе, Тимур, если ты собираешься давать ему отпор, да еще и спасать не только себя, надо сначала броню отрастить.

— Где ты была?

Голос Сергея вспарывает грудную клетку как осколок взорвавшейся гранаты. Замираю в кресле и поднимаю взгляд от исписанного листа ежедневника.

У подножия лестницы, ведущей на второй этаж, стоит Сергей. Надеюсь, полумрак скроет мое состояние. Хотя подтеки туши я стерла еще в машине салфетками, но нельзя не понять моего состояния. Я так и не нашла в себе силы ответить на смс-ку Тимура. И теперь мне безумно, безумно страшно.

— Рада, что тебя отпустили. Ты в порядке? — Произношу как можно спокойнее.

Галстук на его шее сорван, рубашка распахнута, а рукава закатаны до локтей. Свет бьет ему в спину, и при виде его фигуры меня моментально прошибает холодный пот. Но я успеваю разглядеть у него лице всего один синяк.

Сергей в плохом настроении, мне остается только гадать, связано это с видео наружного наблюдения или он злится только на то, что я так и не появилась в больнице. Конечно, он ждал меня. Я видела припаркованные микроавтобусы главных телеканалов страны. Наверное, мы должны были «случайно» попасть в объективы камер, когда Сергея бы выписали.

— Где ты была, Ксения?

Все-таки не зря он платит столько специалистам по публичным выступлениям. Даже теперь его голос звучит ровно и обманчиво спокойно. Он привык отражать нападки и оскорбления противников, улыбаться в ответ на мат и победителем выходить из любой перепалки. В отличие от него у меня нет часов риторики за плечами. А еще мои нервы взведены до предела.

Подставляю себя под обстрел его глаз, крепче стискивая ежедневник.

— Работала, — пожимаю плечами. — Ничего особенного, как обычно. Сначала задержалась… Потом пришлось в спешке заехать кое-куда, а там я потеряла счет времени, ты же меня знаешь.

— Я звонил. Но ты трубку не брала.

— Правда? — удивляюсь я. — Наверное, телефон сел.

После смс-ки Тимура я вырубила телефон. С меня достаточно было новостей. В считанные часы моя жизнь полетела в тартарары из-за того, что я поддалась низменным желаниям своего никчемного тела.

Я узнала, что люди находят в сексе, но оказалась не готова к последствиям. Раньше надо было думать. Например, когда просила Тимура двигаться быстрее.

Расстояние между нами сокращается. Очень хочется бежать от Сергея по лестнице до двери своей спальни, чтобы запереться на замок, но я остаюсь на месте.

Сейчас я словно впервые вижу собственного мужа. Возраст его не портит, хотя он на двадцать лет старше меня. Сергей все еще по-мужски красив и у него подтянутое тело и, наверное, кто-то даже возбуждается, глядя на него. Особенно, когда он надвигается вот такой, злой, властный и разъяренный. Но только не я.

Мне известно, что он опустился до того, чтобы ударить собственного сына, а после, если верить Тимуру, еще и спланировал собственное избиение.

Сергей медленно опускается на диван рядом со мной. Вытягивает ноги и подставляет под спину подушку. Вижу, как он морщится. Избиение хоть и было липовым, но ведь ему больно по-настоящему. Разве оно того стоило?

— Что случилось с лужайкой? — спрашивает он.

— Садовник сказал, что нашел под лужайкой гнездо. Это кроты ее так изуродовали. Нужно посадить горькие растения, чтобы отпугнуть их. Он подготовит список, чтобы мы могли выбрать, что хотим там видеть.

— Кроты, значит, — только и отвечает Сергей.

Одно неловкое движение, и он снова морщится. В гостиной тишина, привычная для нашего дома, чьи стены не знали смеха или задушевных разговоров. Только потрескивает пламя в камине, который я приказала зажечь, несмотря на то, что сейчас теплые ночи и уже начало мая. Я все равно мерзну.

— Что с тобой произошло? — тихо спрашиваю. — Мне жаль, что я не приехала…

— Тебе не жаль, — отрезает Сергей. — Не люблю притворство. Так что не стоит изображать сочувствия, Ксения. Что это за список у тебя на коленях?

Не в силах выдержать пристального взгляда, снова опускаю взгляд на последние страницы ежедневника, заполненные мелким убористым почерком. Вместо номеров телефонов в ровный столбик я записываю имена. Безликие ФИО для стороннего наблюдателя, но не для меня.

Для меня за каждым именем — драма. За каждой буквой — боль и глухое отчаяние, которые я смогла победить. Только благодаря мне, эти люди начали новую жизнь.