— Тебе нужно как следует во всем разобраться, — сказал Джон. — Если все, что ты говоришь, правда — а у меня нет оснований не верить тебе, потому что ты не из тех, кто сочиняет небылицы, — тогда ты должна понять, что столкнулась с исключительным, невероятным случаем. Правильно? И это очень важно. Тебе, психоаналитику и психотерапевту, доверяет свои эмоции человек, обладающий феноменальным умением. Этот случай нельзя упустить. На тебе лежит гражданский долг исследовать этот феномен. Правильно я говорю? Конечно правильно.

Я не согласилась с Джоном, во всяком случае, на первых порах. Я возразила, что прежде всего я несу ответственность за пациента. И что для меня все пациенты равны (здесь я покривила душой). Казалось, Джон совсем не понял, почему я рассказала ему об Игреке. Он никогда не пытается понять меня, просто не способен на это.

— И ты не права, — сказал он. — Ты умница, а сейчас говоришь глупости. Не обижайся, но ведь это действительно так. Ты не замечаешь самого главного — что этот случай уникален. Обычный подход здесь не срабатывает. Я бы посоветовал тебе непременно выяснить, кто этот человек и чем он на самом деле занимается. Ну ты сама подумай. Он обратился к тебе не с обычными жалобами, верно? И мне даже кажется, что не по тем причинам, какие он сам озвучил. Ведь так? Ну вот. А ты неправильно ведешь себя с этим пациентом.

Меня поразило это обвинение. Вообще для Джона характерно рубить сплеча, но впервые он так открыто подверг сомнению мой профессионализм. В результате наш разговор перерос в ссору с взаимными обвинениями, не имеющими отношения к Игреку. Чего только я не наговорила ему! Что он не воспринимает меня всерьез как специалиста, что мы до сих пор не определились, заводить ли нам детей, что разница в возрасте и расовой принадлежности создает дисбаланс в наших отношениях (Джон афроамериканец и на 13 лет старше меня). Что меня оскорбляют пренебрежительные высказывания Джона о моих друзьях и знакомых и что… Словом, сейчас уже и не помню. Ссора продолжалась весь вечер, и хотя утром мы попросили друг у друга прощения, прежняя непринужденность общения сменилась какой-то скованностью, напряжением. Это был самый сложный период нашей и без того нелегкой семейной жизни.

Выходя замуж за Джона, я отдавала себе отчет в том, что мы с ним очень разные. Я говорила это всем присутствующим на свадьбе, а они успокаивали меня банальной фразой о том, что противоположности притягиваются, и пили за наше семейное счастье. Но оказалось, что у нас много общего. Я ошибалась, когда думала, что между нами будут постоянные трения по самым разным вопросам. Так, мы придерживались разных политических взглядов, зато одинаково высоко ставили вопросы нравственности. Нам нравились разные книги и фильмы, но критерии их оценок у нас были схожими. Мы росли в разных штатах, но оба придавали одинаковое значение полученному воспитанию. Короче, наша семейная жизнь оказалась более благополучной, чем я ожидала. Но чего я не понимала в день свадьбы — и что Джон продолжает отрицать даже сейчас, несмотря на все происшедшее, — это что мы с ним абсолютно разные в одном отношении: для меня всегда имеет большое значение настроение и состояние окружающих, тогда как Джона это совершенно не интересует. Точнее, меня всегда очень волнует, как живется другим (и особенно Джону), а Джона как раз меньше всего интересуют проблемы других (включая и мои), если только они не затрагивают его самого. Это вовсе не значит, что мы не любим друг друга. Просто у меня такая натура, а у него другая. Все мои друзья видели это, одна я этого не понимала, а они ничего мне не сказали.

Я долго привыкала к различию в наших характерах, можно сказать, до сих пор стараюсь привыкнуть.

Я прямо говорю обо всем этом не для того, чтобы представить Джона или себя в невыгодном свете, и не потому, что чувствую потребность в публичном откровении. Я говорю об этом потому, что это повлияло на то, что произошло позднее.

Псевдоисториография

Эта глава содержит выдержки из нашего разговора от 27 июня. Сначала Игрек говорил меньше, чем обычно, надолго замолкал, о чем-то размышляя. Я воспользовалась одной такой паузой и спросила, что именно удалось ему узнать путем наблюдений. Что нового узнал он, в частности, о самом себе. Меня очень интересовала эта проблема, тем более что он упорно уклонялся от конкретного ответа. И тут он сразу оживился, перевоплотился в театрального героя и разразился высокопарным и хвастливым монологом. Перечитывая эти записи теперь, я понимаю, что это звучало как вытверженная назубок роль. Хотя он по-прежнему оставил мой вопрос без ответа. Но если он заранее написал этот монолог, то почему он произнес его только сейчас, когда я попросила объяснений?

Было очень сложно наблюдать за ребятами в колледже. Практически каждый раз, когда я выбирал себе какой-то объект и следовал за ним в его комнату, выяснялось, что он живет там не один, а с соседями. И в результате я оказывался в маленьком замкнутом пространстве, где одновременно находятся от двух до четырех человек. Пребывание в такой тесноте тяжело само по себе, да и наблюдать за ними было абсолютно неинтересно, так как их поведение не было естественным. Я уж не говорю об опасности моего обнаружения. Когда человек один в комнате, я спокойно могу позволить себе что угодно, например чихнуть. Ты чихнул, и человек слышит твой чих, а ты видишь, что он его услышал. Вот он слышит неизвестно откуда раздавшийся чих. Он вскакивает и внимательно осматривает комнату. Не обнаружив источника подозрительного звука, он недоуменно пожимает плечами и возвращается к прерванному занятию. Этим обычно и заканчивается, так что в этом случае нет никакого риска. Но когда в комнате два человека, приходится подолгу сидеть тихо как мышка. Если ты не удержался и чихнул, они смотрят друг на друга, как бы спрашивая: «Это ты чихнул?» А потом начинают размышлять, что это было. Интересно, что обычно люди больше полагаются на ощущения своих друзей, чем на свои, — это открылось мне в самом начале наблюдений. И речь не только об ощущениях, между ними устанавливаются полностью доверительные отношения. Казалось бы, такая вера друг в друга дает им ощущение большей безопасности, но на самом деле как раз наоборот. Безграничное доверие со временем приводит к разрыву отношений. Ведь как это бывает? Вот встречаются два человека, которые ничего не знают друг о друге. После кратковременного общения между ними возникает взаимная симпатия, поэтому они сходятся ближе. Кажется, вместе им интересно и комфортно. Инстинктивная настороженность по отношению друг к другу исчезает, и два незнакомых человека становятся друзьями. Но именно тогда, когда в их отношениях не остается и тени недоверия, когда они поверяют друг другу свои самые сокровенные мечты и помыслы — только тогда каждый начинает понимать, каков на самом деле его друг, и вскоре между ними возникают разногласия и недовольство друг другом. А еще через некоторое время отношения между друзьями становятся более холодными и сдержанными, чем когда они были едва знакомы друг с другом.

Однако не стану скрывать, порой мне даже нравилось вести наблюдение за несколькими жильцами одной комнаты. Я столько времени потратил на одиночек, которые ровным счетом ничего не делали, что для разнообразия мне захотелось понаблюдать за двумя-тремя соседями по комнате в надежде, что они дадут мне больше материала для анализа. И как же я был поражен, узнав, что они практически почти не разговаривают друг с другом. Особенно парни — они могут провести с товарищем пять часов и не промолвить ни слова! Как правило, мужчины абсолютно безразличны к своим друзьям и знакомым, их не интересует, чем они живут, что их волнует. Другое дело женщины — они обсуждают телешоу, фильмы, рассказывают о своих бойфрендах, советуются, стоит ли сходиться с новым знакомым, делятся секретами красоты, кулинарными рецептами, ну и всякое такое. Просто удивительно, насколько четко прослеживаются эти гендерные поведенческие штампы. Они заложены у нас от природы. Мы затрачиваем столько усилий, пытаясь нарушить, разбить эти стереотипы полового поведения, — и все лишь для того, чтобы лишний раз убедиться в их устойчивости. И когда кто-то пытается доказать, что этого разделения по гендерному признаку нет и быть не может, люди только еще больше убеждаются в его естественной предопределенности. Посмотрите на любого мужа, который ссорится со своей женой из-за каких-то пустяков, послушайте, что они говорят друг другу, и проследите, какие эмоции они проявляют после окончания ссоры. Все это настолько типично, настолько лишено своеобразия, что вам и в голову не придет, например, включать эту сцену в фильм. Все критики дружно раскритикуют такой фильм, скажут, что сценарист даже и не пытался написать о чем-то серьезном и представляющем интерес. Вот почему кино оказывает далеко не столь сильное воздействие на зрителя, как нам нравится думать, — в кино нельзя показать реальную жизнь, потому что честное изображение реальной жизни оскорбительно для образованного человека.