– Что тут болтать попусту, – помолчав, сказала Розалинда. – Петра передала нам все, что могла… Так или иначе, вскоре это прояснится… И вообще я хочу спать, – закончила она.

Я тоже жутко хотел спать, и поскольку Петра часов шесть мирно проспала в корзине, мы велели ей внимательно глядеть по сторонам и разбудить нас, как только она заметит что-нибудь подозрительное. Мы с Розалиндой заснули, едва наши головы коснулись одеял.

Я проснулся оттого, что Петра трясла меня за плечо, и увидел, что солнце уже зашло.

– Это Мишель! – сказала Петра. Я стал слушать.

– Они снова напали на ваш след, – сказал Мишель. – Маленькая ферма на границе с Дикой Землей… Вы проехали через нее, помнишь? Так вот, они сколотили отряд и станут вас преследовать, как только рассветет. Немедленно двигайте дальше. Не знаю точно, но впереди могут быть еще несколько отрядов с запада. Они хотят отрезать вас от Джунглей. Если это так, ручаюсь, что ночью они разобьются на несколько небольших отрядов. Они не станут рисковать и двигаться цепью, по одному – они ведь знают, что люди из Джунглей рыщут где-то неподалеку. Так что у вас есть шанс проскочить…

– Слушай… а что там с Кэтрин и Салли? – спросил я.

– Не знаю. Они молчат. Впрочем, расстояние теперь порядочное…

– Кэтрин все время была без сознания, – услышал я приглушенный голос Рэйчел (действительно, сказывалось расстояние), – она по-прежнему молчит. Мы с Марком боимся, что она…

– Говори, не бойся, – подстегнул ее Мишель.

– Она уже столько времени без сознания, что мы не уверены, жива ли она…

– А Салли?

– Мы… С ней… с ней творится что-то странное, – с трудом выдавила Рэйчел, – мы что-то слышали от нее раза два, но очень слабо… как-то бесформенно. Ничего нельзя было понять… Мы боимся, что… – она никак не могла выговорить…

– Ты понял, что это значит, Дэвид? – сдавленно спросил Мишель. – Они нас боятся. Они готовы живьем разрезать нас на куски, чтобы узнать, как мы это делаем. И разрежут… Если поймают. Ты не должен дать им в руки Петру и Розалинду, слышишь?! Не должен!! Лучше убей их сам, чем… такое! Ты понял?

Я взглянул на спящую Розалинду. Волосы ее на солнце отливались медью, и я подумал об агонии, которая исходила от Кэтрин. От одной мысли, что Петра и Розалинда могут испытать нечто подобное, у меня по спине пробежали мурашки…

– Да! – сказал я. – Я… я тебя понял!

Какое-то время я ощущал сочувствие Мишеля и, чуть слабее, Марка с Рэйчел. Потом все стихло. Я повернулся и увидел, что Петра сидит и смотрит на меня широко раскрытыми глазами.

– Почему он сказал, что ты должен убить нас с Розалиндой? – спросила она по-детски наивно, и в этом вопросе было больше удивления, чем испуга.

Я постарался взять себя в руки.

– Это только, если они поймают нас, – сказал я, стараясь, чтобы мой «голос» прозвучал естественно.

– Почему? – повторила она.

– Ну… потому что мы… не такие, как они. Мы умеем разговаривать без слов. А они – нет. Поэтому они так боятся…

– Но почему? Почему они должны нас бояться? – перебила она нетерпеливо. – Мы ведь их не обижаем, правда?

– Я и сам толком не знаю, почему, – машинально выговорил я и подумал, что это почти правда. – Но это так. Может, оттого, что они плохо умеют думать… Ведь чем люди тупее, тем больше им хочется, чтобы все остальные были такими же, как они. А всех, кто не похож на них хоть в чем-то, они боятся… И чем больше боятся, тем больше стараются… сделать им больно.

– Почему? – не отставала Петра.

– Ну… потому что они не такие. И они сделают нам очень больно… Если поймают.

– Я не понимаю, – помолчав, грустно сказала Петра.

– Я тоже. Но это так, и это… очень скверно. Когда ты вырастешь, ты поймешь, а сейчас запомни: мы не хотим, чтобы тебе и Розалинде было больно. Помнишь, как ты ошпарилась кипятком в кухне? Так вот, если нас поймают, будет гораздо больнее, и лучше умереть, чем испытать такое… Умереть, это… ну, как заснуть. Крепко-крепко… Так крепко, что тебе уже никто не сумеет сделать больно…

Я посмотрел на Розалинду. Ее маленькая грудь тихонько приподымалась и опускалась… Она спала… Непослушная прядь волос выбилась на щеку, я тихонько убрал ее и поцеловал – очень осторожно, чтобы не разбудить…

– Дэвид, когда ты убьешь нас… – начала было Петра, но я обнял ее за плечи и сказал:

– Тише, детка. Не нужно сейчас об этом. Мы никогда не дадим им нас поймать! И все! Давай-ка лучше разбудим сейчас Розалинду, только… не будем рассказывать ей про наш разговор, ладно? Это… очень огорчит ее… Пусть это будет наш с тобой секрет, договорились?

– Ладно, – согласилась Петра и тихонько дотронулась до щеки Розалинды.

Мы решили поесть и тронуться в путь, как только совсем стемнеет. За едой Петра молчала, и я было подумал, что она никак не может забыть наш разговор. Но я ошибся: она думала совсем о другом. Прожевав очередной кусок хлеба, она неожиданно сказала:

– А там хорошо… У них, в Селандии… Там все умеют рисовать мысленные картинки, ну, почти все, и никто друг друга за это не обижает…

– А ты, оказывается, не теряла времени даром. Болтала с ними, пока мы спали? – спросила Розалинда. – Ну что ж, нам так даже лучше…

Петра не обратила на ее слова никакого внимания и продолжала свое:

– У них, правда, не у всех это хорошо получается… Хотя у большинства – как у вас с Дэвидом… Но у нее – гораздо лучше, чем у остальных… А еще у нее есть двое детей, и она думает, что у них это будет получаться совсем здорово… Только они еще пока очень маленькие. Но она думает, что даже и у них не будет получаться так здорово, как у меня. Она говорит, что так ярко рисовать картинки мыслями, как я, у них вообще никто не умеет!

– Ну насчет яркости – это меня не удивляет, – вздохнула Розалинда, – но тебе надо научиться рисовать их хорошо и… не так громко…

Петра пропустила это мимо ушей.

– Она сказала, что я стану рисовать их еще лучше, только для этого нужно много… много… работать. И когда я вырасту, у меня будут дети, которые тоже будут уметь рисовать такие картинки… Еще лучше!…

– Вот как? – задумчиво сказала Розалинда. – А зачем это? Ведь это ничего не принесет, – с горечью добавила она, – кроме… кроме горя и страданий…

– В Селандии это не так! – твердо сказала на это Петра. – Она говорит, что там у них все хотят это делать, как можно лучше… А те, кто умеет плохо, стараются научиться!

Это нам было более или менее понятно. Я вспомнил рассказы Акселя о тех местах, где про отклонения думают, что они-то и есть НОРМА, а все остальные – мутанты.

– Она говорит, – твердила свое Петра, – что те, кто могут разговаривать только словами, что они… они что-то ут… утрачивают… Она говорит, мы должны жалеть их, потому что они никогда не смогут понимать друг друга, как мы… Они всегда будут только сами с собой… Никогда не сумеют быть… быть вместе!