— Этот Новый год встречу один. Хочу заметить — первый Новый год без Эрны. Это же не просто так.

Улрике поплакала тайком и уехала к маме; без пятнадцати двенадцать, открывать шампанское пора, он остался сидеть напротив телевизора, забыв вернуть убавленный звук, желания: не думать о плохом, чтобы жила еще мама, чтобы родился здоровым малыш, чтобы никогда не пожалеть, что встретил Улрике. Улрике пришла ночью, они смотрели на елку с дивана, как с берега, еще не двинувшись к подарочным коробкам.

— Ты должен воспитывать Эрну. Объяснять, что так нельзя.

— Как? У меня нет под ногами земли. У нее теперь всегда будет выбор.

— Ты не должен сдаваться. Встречайся с ней, приезжай в школу. Если бы Эрна хоть иногда, хоть на выходные приезжала к тебе…

Он работал, оплачивал электропроект новой квартиры, Улрике вечерами раскладывала перед ним образцы плитки, свитки обоев, неразличимые оттенки, кусочки «как будет», «когда сюда упадет дневной свет»; Эбергарда волновала и утоляла их близость, сладость любимого тела, но если он просыпался посреди ночи, не засыпал — только про Эрну. Он и днем думал только о ней. «Смотришь, как черви пожирают то, что было твоей любовью».

— Что?

Эбергард обнаружил себя в префектурском лифте.

— Да так. Стихи.

Возможно, Эрна отказалась от него от страха не существовать. Ее зачислила в живые любовь двоих людей, но любовь эта оказалась несуществующей и ей, Эрне, показалось, что живет она по ошибке. Хотя — сейчас много таких детей.

— Доктор наук, — Улрике показала на мониторе насупленную тетку в седых кудряшках, напряженно сжимающую пальцами карандаш, — лучший специалист по психологии подростков. Может, к ней? — но оказалась — ватная старушка с веселыми глазками и жеваными губами, попросила разуться — она принимала в игротеке, на мягком ковре, среди лошадок, медведей, зайцев — всего пушистого. Что бы ни говорил Эбергард из своего ночного, дневного, страшного — старушка радостно кивала: ага!

— Это называется «незавершенный развод». С бывшей женой вы боретесь за лидерство. Принципиальные оба! Психолог нужен вам, вашей жене и ее супругу — договориться, как распределить роли, чтобы девочке было лучше.

«И окажется: девочке будет спокойней без меня».

— А почему Эрна…

— Девочка в этом возрасте отходит от семьи. Для нее главное теперь — мир! И ответы на «какая я?», «кто будет со мной дружить?», «с кем хочу дружить я?», «против кого я?». Говорите с ней о моде, фильмах, оценивайте ее, пусть ей приятно будет с вами видеться… Будьте гибче. Не отдают на выходные? Ничего страшного! Попросите: нарисуй что-нибудь для меня!

— Но ведь она…

— Она избегает вас инстинктивно. Вы всё время ею недовольны, вы в конфликте, в своей обиде. Нельзя ей мстить. Вы же миритесь с недостатками друзей…

Собеседников, особенно впервые встреченных, Эбергарду часто хотелось пнуть ногой.

— Она может считать виноватым вас. Или маму. Но в этом себе не признается: как она может упрекать маму? Ее вранье — защита, девочке надо выжить, найти отдушину, то, что приносит радость. Отсюда потребительство, желание получать всё, что возможно… Конечно, есть опасность, что на этой почве разовьется поверхностная личность… — Но доктору наук всё равно. — А вам доставляет удовольствие ее видеть?

Как на это быстро ответить? Это удовольствие? Нет. Какое-то оправдание. Но и тревога: какой Эрна стала? Увидятся ли они еще? Не чужие?

— Ага, — старушка словно что-то подметила у него над бровями, какое-то юркнувшее в волосы насекомое, — вам нра-авится иметь распланированное будущее.

Он подумал: ну и что. Каждому человеку хочется, чтобы завтра его ждали люди, которых он любит. Даже если они не приближаются, то пусть и не отдаляются. Вот ответ: он очень спокоен, когда Эрна рядом.

— Понимаете, — у старушки кончались слова для него, — вы всё время находитесь в одной точке. Вы всё там же.

«Ну да, я ее жду. Я не хочу без дочери. Хочешь сказать: Эрна ушла, можешь не ждать?»

Эбергарду казалось: доктор наук не всё понимает, не до конца, в нерусском телефонном номере не хватает еще ноля или плюса в начале, налегания на дверь при втором повороте ключа, не досчитанной лекарственной капли, его упущение; а, вот это:

— В дневнике, в «родителях» написала не меня, а…

Она догадалась:

— Так вы считаете девочку своей семьей?

— Я не считаю. Так и есть.

И старушка наконец-то, как он и хотел, поняла всё, с таким радостным удовлетворением качнулась ему навстречу:

— Ага-а, вот оно в чем… — решив задачу, вышаривая в сумке меж потрохов чью-то визитку, — вы пытаетесь жить на две семьи. В этом случае в первую очередь нужно лечиться вам. Я вас направлю к очень хорошему психоневрологу — за полгода приведет вас в норму. Вот телефон. И — спорт! Отдых! Побольше положительных эмоций. Двести долларов.

— Что?

— Моя консультация стоит двести долларов.

Марианна помахала слабой рукой от гардероба, она стояла в новой шубе, добавив себе неудачной раскраской пять лет, — везет в мэрию важный пакет? — как заразная, махала ему: проходи, уходи, не подходи — еще издали доложила:

— И я — всё. На свободу!

— Что-то случилось?

— Да. Не все выловила из рассольника огурцы, — она прикрыла ладонью задрожавшие губы. — Но ничего… Отдохну полгодика. А после майских монстра снимут. И вернусь. — После этих, не Эбергарду первому сказанных слов (за тем и пришла, нарядилась и стояла у гардероба) она зарыдала с похоронной последней силой, так, что за буфетными столиками стихли, оглянулись милиционеры на проходной и посетители, ожидавшие лифты; Эбергард обнял ее. — Человек, которому я желаю зла, всегда умирает. Таких уже было два. Думала в управе какой пересидеть, к твоему Хассо… а он — ка-ак шарахнулся от меня, а я — столько для него… И для всех. И теперь — ни один! Никто! Даже не подходит! — Эбергард гладил ее спину, похлопывал, заново гладил и почувствовал, как вдруг выпрямилась она и проглотила рыданья. — Ох, тебя увидели. Ты-то зачем подошел?

— Кто там?

— Помощник его прошел, морда…

— Ну и что?

— Ты не знаешь. За всеми смотрят, про всех собирают и сразу — ему — докладывать бегут. У него же мания. Все подставить его хотят. Все готовят провокации. Все виноваты, он — никогда не будет виноват, — еще постояли, так обыкновенно люди расстаются навечно. — Ты-то хоть будешь мне звонить?

Он нехотя, неуправляемо, как задувает ветер или начинается снег — сам по себе — вспоминал, как расписывался с Сигилд, стоял в загсе, что рядом с кинотеатром «Форум», слушал самые обыкновенные слова пожелания счастья и предостережения, напоминания о каких-то важных вещах, мама смотрела из щербатой шеренги приглашенных, сердце колотилось, на голове жениха располагалась нелепая прическа… как еще раньше ездили за кольцами в магазин — купили и зачем-то сразу же беззаконно надели и не знали, куда деть потяжелевшие руки, выросшие, тревожные, другие — с каким-то всем очевидным, беременным значением сжимавшие автобусный поручень; все встречные смотрели на кольца, оборачивались, замечали так, что тяжело было идти, руку опустишь — в ней нарывающе ломится кровь, приехали домой и кольца с благоговением сняли и уложили в коробочки… а вот если завтра Сигилд собьет машина — пожалеет он? И свою юность? Заскучает по тому, что никто, кроме нее, знать не может? Показалось — да. Да. Эрна не звонила, проходили выходные, зима, его день рождения и ее — и он не звонил; двенадцать лет его девочке, первый раз не поздравил, где сейчас она? — всё, выходит, всерьез — Эбергарда забывают, и он забудет, отвыкнет, еще посмотрим, кому не сейчас, потом будет больней, он не станет побираться, когда-то «потом» его может и не быть.