- Вы себе не представляете, моя милая, - мадам Веселуха положила ей руку на плечо, - сколькими условностями окружена здесь женщина! Скажем, если у вас, пардон, критические дни, - глаза красавицы увлажнились от воспоминаний о двадцать первом веке, - вам не разрешат делать масло, и вообще выполнять какую бы то ни было ответственную работу...

Она, впрочем, говорила так, как будто все это для нее не важно, - обе женщины смотрели туда, откуда дул ветер. Ветер этот пах морем, повелителем этого острова, и корабли с контрабандой взрывали волны носами.

- Хорошее время, - сказала мадам Веселуха серьезно, и Алиса вдруг поняла, что она не дура. - А еще хорошо смотреть на все это с балкона. Я вижу подробности. Пахнет то травами, то дерьмом, то спиртным; все про всех все знают, и даже музыка совершенно по-другому воспринимается. Знаете, я бы сказала, что она воспринимается так, как ее понимает мой муж. Только теперь я поняла тоже.

Алиса слушала ее с изумлением, глядя в те же дали, что и она. Там пенные барашки в волнах крутились, и тихие всплески торговых барок слышались, а за рекой шла стройка. Алиса чувствовала, что сейчас мадам Веселуха доберется до того, что и ей, Алисе, будет интересно.

- На картины можно смотреть сколько угодно и когда угодно, книгу читать не сначала, откладывать, переставлять фрагменты.

- Я так делала в детстве, не хватало терпения подряд читать, - кивнула Алиса.

- А музыку можно слушать только подряд. Это время в нашей жизни, которое не сжать и не растянуть. Не ускорить и не замедлить. Вот так, торжественно заключила мадам Веселуха, - мой муж и заставляет людей обмирать. От него эффект, как от музыки. В ваш век, когда телевизор переключают с канала на канал, когда внимание у людей рассеяно, когда скорость жизни столь велика, что не хватает терпения на самые простые жизненные дела - еду, детей - в ваш век Веселуха наполняет время прежним смыслом. Он делает время постоянным, он показывает, что его невозможно сэкономить - что оно идет так же, как и в те дни, когда от Москвы до Лондона было два месяца езды...

- А что мне-то делать? - ляпнула Алиса.

Она чувствовала себя дурочкой рядом с мадам Веселухой, хотя та была на голову ее ниже, а старше дай-то Бог на три года - не говоря о несравнимом Алисином жизненном опыте, при том что мадам Веселуха всегда жила за счет мужа. Воздух кругом стал прозрачен и пуст, из-за тучи просияло сильное солнце.

- А вам, сударыня, - сказала мадам Веселуха прежним, легкомысленным тоном, - не следует делать масло в критические дни и задумываться над сложными вопросами, когда вы влюблены...

- Почему вы решили, что я влюблена? - изумилась Алиса.

- Дитя мое, - мадам Веселуха улыбнулась и наклонила головку на бочок, я не умею влиять на всех людей без разбора... наоборот, я склонна подчиняться первому, кто захочет мною командовать... но я всех вижу насквозь. Идите, и не ломайте себе голову; вы сами увидите, в чем дело. Некоторые вещи делаются постепенно; например, никакое ускорение не отнимет от беременности ни одного месяца...

Мадам Веселуха погладила себя по круглому животу. Корабль на всех парусах шел по Темзе; на берегу кабак ходил ходуном - в нем пьяные матросы плясали жигу на пятках, и тряслись серые небеса, и музыка лилась, и электронные часы показывали время.

Глава 10: За гуж

Зимний сад

В снегу растворен

В мягком вишневом уюте

Сгущается сон от минуты к минуте

Легкая тень упала крестом

Пухом

Вечным сном

Глухо

Все, что сделано - сделано, сколько бы времени ни прошло с тех пор, и как бы мало мы в итоге ни откусили от большого пирога. Пусть вырастили мы одну луковку, эта луковка зачтется. Этот факт успокаивает, однако, только тех, кто и так втайне спокоен. Рембо бросил писать стихи, когда ему было девятнадцать, а Хемингуэй не смог примириться (примениться) с потерей творческой потенции и в шестьдесят лет. В заднице у него было шило, ему хотелось вечно скакать. О таких людях говорят: "вот, он любит перемены". Да, как же! Наоборот, перемены им ненавистны. Они вообще не любят времени. Не считаются с ним. Ночью они не спят, а играют в карты или работают. В три часа пополуночи будят свою женщину. Пьют - с утра. Купаются в проруби (не на Иордань, что хоть как-то извиняло бы их). В восемь лет хотят начать самостоятельную жизнь, в семьдесят желают быть столь же бодрыми, как в семнадцать. Мир - круг, а они глубоко квадратны, они романтики, их небоскребы торчат над сонными долинами, застревая в небе, как рыбьи косточки в горле. - Веселуха был не таков, о чем мы и пытаемся рассказать. - Итак, все, что сделано - сделано, как говорил Рябинин о своем младшем сыне, который никогда не заканчивал начатое, а бросал его на полдороги.

Однако есть, увы, такие дела, которые не сделаны, если они не сделаны до конца. Не наденешь на себя недошитые штаны. Недоверченная дырка не является отверстием. И за недописанные упражнения Рябинину-младшему ставили двойки. А кое-кому может показаться, что вся его жизнь есть один большой носок, который можно связать только целиком - иначе не считается. На время, как на Смольный, нельзя посмотреть с разных сторон: с какой ни посмотри, увидишь те же бело-синие завитушки и три маковки.

Следы, торопясь, остыли. Мороз вылизал дороги, крепкая стужа сравняла небо с заливом. Только солнце медленно плыло по небу, да воздух застывал морозным столбом вдали, да по синему небу, оставляя косые следы, летели два самолета. В Марынском дворце, среди колонн, увитых плющом, сновали лакеи; мраморный пол блистал, а стол ломился от блюд. То был огромный Прием в честь представителей Питерского бизнеса. Сначала чиновники договаривались с представителями о том, какие законы принимать для общего блага и процветания, а потом начался обед. Вина были прозрачны на свет. Внизу слуги спали на шубах.

- Ах, - мечтательно говорил заместитель министра городского правительства, господин Рыжечкин, стоя с рюмкой во главе стола, - вот если бы к трехсотлетию Петербурга построить огромный мост...

- Построим! - хмуро махнул вилкой с огурцом один из бизнесменов.

- А на мосту развесить колбасы и расставить бесплатное пиво, - не унимался Рыжечкин, застенчиво поигрывая рюмкой.

- Развесим! - огрызнулся известный колбасник господин Парнасский, занимаясь салатом.

- Расставим, - угрожающе пообещал известный пивовар господин Балуев.

Вообще бизнесмены даже после разговоров о благе города, о тендерах и подрядах, были почти все сплошь в мрачноватом настроении, так что это становилось даже как-то неприлично и страшновато. Фотограф из газеты "Спекулянтъ" еле-еле уговорил их улыбнуться, да и то некоторые персоны не улыбнулись, а скорчили такую гримасу, что трепетный господин Рыжечкин шепотом велел охране быть начеку. Наконец, пошептавшись, обеспокоенные чиновники решили все-таки выяснить, в чем дело. Для этого вперед вышел известный своими прогрессивными взглядами спикер Думы господин Дустов. Он сцепил пальцы на брюшке и спросил невинным таким тоном: