Серов толкнул Троицкого обратно в спальню. Дима первым оказался у двери, дернул замок. Выглянул в коридор, потом выскочил туда, через несколько секунд вернулся:

— Демьяныч, никого нет.

— Я что, спятил?! — взревел Троицкий. Коллеги деликатно промолчали.

Плахов с Роговым осторожно вышли из «Олимпии» и сразу шмыгнули за угол, чтобы их нельзя было заметить из окна.

— Трудный выдался денек, — заметил Плахов.

— Ну, значит, по пиву? — по-своему понял его Рогов.

— Давай. Только, это… Давай, как белые люди, в кафе сядем. На деньги Троицкого.

— На деньги Троицкого — это святое. Егоров на иранские и на наши с тобой, мы — на Демьяновы, Демьян — на народные. И все довольны!

— Кроме последнего пункта…

Набережная Круазетт, несмотря на поздний час, жила своей жизнью. Играли оркестры. Публика с визгом разбегалась от стада поросят, которых гоняли по набережной в преддверии завтрашней премьеры «Неунывающего Мирияку». На каждом поросенке был розовый бантик.

Друзья с трудом нашли свободный столик в кафе под электрической пальмой. Заказали по пиву и порции креветок. Вместе с бокалами официант принес чек. В первый день такое отношение Рогова возмутило: что такое — увидели, что русские, и тут же тащат чек, чтобы не сбежали?.. Но Егоров, как прилежный читатель «Петербурга на Невском», разъяснил снисходительно, что во Франции так принято. Будь ты хоть русский, хоть японец, хоть афроамериканец преклонных годов.

Плахов взял чек со столика:

— Двадцать шесть… Почти двадцать семь евро. Не слабо. Это сколько же, Вася?

— Чего? А-а… — Рогов махнул рукой. — Рублей так девятьсот пятьдесят… Да какая разница? Не наши же деньги!

— Иранец этот, кстати, здесь.

— Где?!

— Вон, за японцами…

— Точно! И девка эта… с которой Егоров разгуливал.

Кристина с Абелем и впрямь сидели через столик, низко согнувшись над чашками кофе. Кристина пила еще и коньяк. Помноженный на романтическую атмосферу, коньяк возбудил ее, и Кристина, горячо жестикулируя, рассказывала вычитанную в «Караване историй» лав-стори Сергея Есенина и Айседоры Дункан.

— Мир тесен, — цокнул языком Плахов.

— Да это не мир тесен, это Канны — деревня!

— А что в этой, в твоей деревне?..

— В какой? — уставший Рогов с первого раза не понимал ни одного вопроса.

— Ну куда тебя Вазген за корешками возил.

— А-а… Да хреново. Нет, говорят, такого корня. А сами прямо в морду смотрят и смеются, французики жидконогие. Не хотят тайны выдавать.

— Вась, а по-моему, это все «динамо». И впрямь нет такого корня.

— Сомневаюсь. Видел бы, как он улыбался… Просто русским продавать не захотел.

— Почему?

— Ну чё почему, не хотят для русских вечной молодости. Мы же их в восемьсот двенадцатом это… Хрясь-хрясь, как Егоров бы выразился.

Василий изобразил руками неопределенный, но явно убедительный «хрясь-хрясь».

Принесли креветок. Королевских: сантиметров по десять каждая.

— Ничего себе креветки, — подивился Рогов. — Слоны, а не креветки. Давай еще по пиву.

— Есть же еще…

— Ну как раз допьем, пока принесут.

— Ладно, уболтал. А насчет корня — ты Жоре позвони, пусть выяснит. «Пробьет» через продавцов.

— Точно! — Рогов набрал телефон Жоры Любимова. — Але, здорово! Ну чё там, как? Какая прачечная? Не знаю, может, Егоров пошутил… Все в порядке. Ты где? С Максом на Суворовском пиво пьешь?.. А че так поздно? С задания? Дирижера в опере укокошили? Ясненько… Ну и мы с задания, и тоже пиво пьем. Со слоновыми креветками. А вы какое? «Невское оригинальное»? Нормально. А мы такое… прессованное. А у вас почем? Понятненько… Слушай, такая тема: там в Питере продается такой бальзам вечной молодости. На основе прованского корня. Да ты слышал: его на всех углах пиарят. Ну вот… Мне тесть корень заказал, а тут говорят — нет такого корня. Ты мне «пробей», пожалуйста, где они его берут-то? Спасибо. А так — все ничего. Какое дело? А, Троицкий… Да возьмем, говно вопрос. Послезавтра, думаю. Соскучились уже, домой охота. Ну, привет всем…

— Домой и впрямь охота, — протянул Плахов, внимательно слушавший разговор. — И то: чем Суворовский хуже набережной Круазетт?

— Да ничем! — горячо поддержал коллегу Василий. — Ну пальм нет. Ну машины вместо людей. А так — одна хрень…

— Тарантину на Суворовском еще не встретишь, — напомнил Плахов.

Квентин ждать себя не заставил — появился на набережной в белом фраке во главе пестрой компании. В руках он держал большой пузырь шампанского и отхлебывал прямо из горла. Позади компании весело хрюкали два поросенка с розовыми бантиками.

Тарантино покончил с шампанским, издал боевой клич и кинулся в сторону моря. Веселая компания, включая поросят, с гиканьем понеслась за создателем «Криминального чтива».

— Куда это они на ночь глядя?

— Купаться, думаю, — предположил Плахов.

— Плакал Вазгенов фрак…

— У-ух! У-ух! — раздавалось из спальни. Троицкий делал там зарядку. Уже довольно давно.

— Чего-то Демьяныч к нам глаз не кажет, — усмехнулся Николай. — Неловко, поди, после вчерашнего.

Серов побагровел. Бросил карты. Схватил Николая за грудки:

— Ты чё?! Ты хоть понял, чё ты сказал, урод? Жить надоело… Белое Сердце?

Обидная кличка прочно привязалась к Николаю. Он вздохнул. Он мог уделать Серова одной левой, но поступать так было бы крайне неразумным.

— Серый, ладно, чё ты… Все же свои… Пошутить нельзя?

— Смотри мне…

Серов отпустил Николая. Тот тоже бросил карты:

— Что-то я, парни, устал…

— Давай в переводного. Или в тыщу, — предложил Дима, только что оставшийся дураком в подкидного четыре раза подряд.

Вообще, за последнее время коллеги освоили великое множество настольных игр. На базе в Португалии они часами резались не только во всевозможные карточные, но и в домино, в лото, в утомительную «монополию», в экзотические «маджонги» и даже иногда в шахматы.

В шахматы, впрочем, было неинтересно, потому что Серов всех побеждал, даже если давал фору в коня или ладью. Зато он всегда был последним в детской игре «Зайчик, белка, черепаха». Это когда раскладываются в произвольном порядке картинки с изображением этих достойных существ, и их надо считать, но определенным образом: «Первый зайчик, первая белка, вторая белка, первая черепаха, второй зайчик, третий зайчик…» Пока не собьешься.

— Эх, как говорится, не судьба обломала — обломала печаль… — Николай провел ребром ладони по шее, демонстрируя, насколько его достала «житуха». — Вот где уже все эти Европы…