XVI. Обязательства государя по предметам, не относящимся ни к естественному, ни к божественному праву, не ограничивают верховенства

1. Третий довод состоит в том, что власть не утрачивает верховного характера даже в том случае, если вступающий на царство свяжет себя каким-нибудь обещанием, данным подданным или Богу[196], хотя бы и относящимся непосредственно к делам правления. Однако я не говорю ни о соблюдении права естественного, ни божественного, ни права народов, которые связывают всех государей, хотя бы они не давали на то никаких обязательств, но о соблюдении таких правил, которые связывают кого-либо лишь при наличии тех или иных обещаний. Правильность моих соображений выясняется из сравнения с властью отца семейства, который если и даст какое-нибудь обещание, имеющее отношение к управлению его семейством, однако же не лишается оттого высшей власти в своей семье, поскольку это касается дел последней. Да и муж не утрачивает принадлежащей ему власти вследствие каких-либо обещаний, данных им своей жене.

2. Необходимо во всяком случае признать, что при таких условиях верховная власть государства несколько ограничена именно тогда, когда такого рода обязательства касаются хотя бы лишь осуществления актов власти или же непосредственно самой власти. В первом случае деяние, совершенное вопреки принятому обязательству, будет лишь неправомерным, ибо, как мы показали в другом месте, действительное обещание сообщает права тому, кому дано обещание; во втором же случае деяние будет ничтожным вследствие отсутствия правоспособности. Отсюда, однако же, не следует, чтобы лицо, принимающее на себя подобного рода обязательства, тем самым подчинялось кому-либо высшему, потому что ни один такой акт не может быть уничтожен властью высшего, но лишь силой самого права.

3. У персов царь имел верховную власть; он был, по словам Плутарха, «неограниченным самодержцем» и предметом поклонения как образ божества; а как сообщается у Юстина (кн. X), персидские цари сменялись не иначе как по смерти. Царь говорит персидским вельможам, что «он созвал их, чтобы не казалось, что он довольствуется лишь собственным суждением, но, впрочем, они должны помнить, что их дело более повиноваться, нежели давать ему свои советы» (Валерий Максим, кн. IX, гл. V). И тем не менее он произносит клятву при вступлении на царство, что отмечено Ксенофонтом и Диодором Сицилийским; и считалось грехом вносить изменения в законы[197], изданные в определенном порядке, как известно из истории Даниила (гл. VI, 8, 12, 15) и жизнеописания Фемистокла у Плутарха. Это же подтверждает Диодор Сицилийский в книге XVII и много позднее – Прокопий[198] в первой книге «Персидского похода», где передается весьма знаменательная для этого вопроса история. То же самое сообщает Диодор Сицилийский о царях эфиопов (кн. III). По его сообщению (кн. I), египетские цари, которые, без сомнения, обладали не меньшей верховной властью, нежели прочие владыки Востока, тем не менее были обязаны соблюдать многие обычаи; в случае же нарушения своих обязанностей они не могли подвергнуться обвинению при жизни, но после их смерти выносился обвинительный приговор их памяти[199], и осужденные лишались торжественных похорон. Точно так же, если еврейские цари[200] правили неправедно, то после смерти их хоронили вне места царского погребения (II кн. Паралипоменон, XXIV, 25; XXVIII, 27). Это было отличным мероприятием, которое не посягало на священный характер верховной власти и тем не менее страхом посмертного суда удерживало царей от нарушения ими клятвы верности. В Эпире цари по обычаю тоже приносили клятву править согласно законам, о чем нам известно из жизнеописания Пирра у Плутарха[201].

4. Что же последует, если к этому добавить условие, что в случае нарушения царем верности он лишается царства[202]. Даже в таком случае верховная власть сама по себе не умаляется, но способ обладания ею потерпит ущерб вследствие такого ограничения, и самая власть не будет отличаться от временной власти. Агафаркид у Фотия сообщал о царе сабеев, что тот был неограниченным владыкой, обладавшим самодержавной властью, но если он выходил из пределов царской власти, то мог быть побит камнями; Страбон сообщает то же самое со слов Аргемидора (кн. XVI).

5. Так точно поместье, вверенное на правах фидеикомисса [препоручения], все же есть поместье, не менее чем принадлежащее на праве полной собственности, но самое владение им сопряжено с возможностью возврата. А соответствующий препоручительный закон может иметь применение не только при передаче царской власти, но также и в иного рода договорных обязательствах. Ибо бывают также некоторые союзные договоры между соседними народами, включающие такого рода условия[203].

XVII. О делении иногда власти частью по предметам и частью по степени

1. В-четвертых, необходимо отметить, что хотя верховная власть сама по себе едина и неделима, объемля перечисленные выше составные части и включая верховенство, то есть будучи совершенно независимой, тем не менее иногда бывает разделена[204] на так называемые потенциальные или же на субъективные части. Так, несмотря на единство Римской империи, все же нередко бывало, что одно лицо правило восточной, другое – западной частью империи, или так, что даже три лица делили между собой мир на три части. А может быть и так, что народ, избирая царя, одни действия оставит за собой, другие же целиком предоставит царю; но это бывает, как мы уже показали, не во всех случаях, когда царь принимает на себя какие-нибудь обязанности. Разумеется, что это бывает лишь в случае формально проведенного деления[205], о чем мы уже упоминали выше, или если свободный доныне народ возложит на будущего царя какое-нибудь постоянное обязательство, или же если туда будет включено условие, согласно которому царь может быть к чему-либо принужден и за что-либо наказан. Ибо предписание исходит от высшей власти, но ограничено предметом данного предписания. А принуждение к чему-нибудь не всегда есть дело высшего, так как по природе каждый имеет право сам принудить должника к исполнению своих обязанностей, но природа начальствующего этому противится. Таким образом, из возможности принуждения вытекает лишь равенство положения, а следовательно, и деление верховенства.

2. Многие приводили немало возражений против такого как бы двойственного порядка; но, как мы уже сказали выше, в делах государственных нет ничего, что было совершенно свободно от каких-нибудь недостатков, а потому и право следует выводить не из того, что может показаться тому или другому наилучшим, но из воли, служащей источником самого права. Старинный пример приведен Платоном в книге третьей его «Законов». Когда Гераклиды основали царства Аргос, Мессену и Лакедемон, цари были вынуждены управлять в пределах, предписанных законами; и пока они держались такого образа действия, будучи связаны обязательствами по отношению к народу,