И наконец увидел свет.

Он по-французски совершенно

Мог изъясняться и писал;

Легко мазурку танцевал

И кланялся непринужденно;

Чего ж вам больше? Свет решил,

Что он умен и очень мил.

Выйдя из Лицея, Пушкин получает должность в Коллегии иностранных дел и чин коллежского секретаря (X класс по «Табели о рангах») и будет подписывать официальные бумаги так: «10-го класса Пушкин». Его друг, Федор Матюшкин, писал в это время в Москву, приятелю: «Вчера, любезный Сережа, был у нас выпуск: Государь на оном присутствовал, посторонних никого не было: все сделалось так нечаянно, вдруг; я выпущен с чином коллежского секретаря; ты конечно поздравишь меня с счастливым началом службы. Еще ничего не сделавши – быть X класса. Конечно, это много, но мы судим по сравнению: некоторые выпущены титулярными советниками[39], но об этом ни слова». А впрочем, он был очень доволен судьбой: «Я вознагражден тем, что Директор наш Е.А. Энгельгардт, о котором я писал к тебе уже несколько раз, обещал доставить мне случай сделать морское путешествие. Капитан Головнин отправляется на Фрегате “Камчатке” в путешествие кругом света, и я надеюсь, почти уверен итти с ним. Наконец мечтания мои быть в море исполняются; дай Бог, чтоб ты был так счастлив, как я теперь».

Пушкину, который был не особенно усерден в учебе, хотели сначала дать самый низкий, 14-й класс (его давали, например, станционным смотрителям), но заступничество Карамзина избавило его от этого унижения.

В отличие от Матюшкина, служба нимало не занимала Пушкина. Не случайно его Онегин нигде не служил. Но если Онегин вел жизнь праздного кутилы и покорителя дамских сердец, то в жизни Пушкина было еще творчество, встречи с другими поэтами, литературные баталии и дружеские посиделки – все то, о чем он так мечтал в Лицее.

Начало XIX в. – время ожесточенных литературных споров и разногласий. Одним из самых захватывающих был спор архаистов, объединившихся в кружок «Беседа любителей русского слова», и «модернистов», создавших общество «Арзамас» (о смысле этого названия – далее).

Свою главную задачу «Беседа» видела в поддержке и развитии русской литературы, сохранении самобытности русского языка. Ее членом был скандально известный литератор и публицист А.С. Шишков – адмирал, по праву получивший наградное золотое оружие с надписью «За храбрость», и в то же время личность несколько анекдотическая. Сторонник возвращения в повседневный обиход «старинных русских слов», зачастую изобретенных им самим, вроде «трупоразъятие» (вместо «анатомия»), краснослов (вместо «оратор»), «вельможедержавие» (вместо «аристократия»), «шарокат» (вместо «бильярд»), «противустрастие» (вместо «антипатия») и самое знаменитое – «небозем» (вместо «горизонт»). Шишков издал «Словарь Академии российской» (1783–1794), в котором центральное место занимали слова «высокого слога», преимущественно старославянские, тот словарь, которому Жуковский посвятил такие строки:

С лирой, в венке из лавров и роз, Поэзия-дева

Шла впереди; вкруг нее как крылатые звезды летали

Светлые пчелы, мед свой с цветов чужих и домашних

В дар ей собравшие. Об руку с нею поступью важной

Шла благородная Проза в длинной одежде. Смиренно

Хвост ей несла Грамматика, старая нянька (которой,

Сев в углу на словарь, Академия делала рожи).

«Светлые пчелы» – это, разумеется, писатели-«арзамасцы», члены «Беседы» – Гавриил Романович Державин, помощник директора Императорской библиотеки (будущей Императорской публичной библиотеки) А.Н. Оленин, баснописец И.А. Крылов, меценат и видный государственный деятель А.С. Строганов, государственный секретарь Александра I М.М. Сперанский, в авторитете которых никто не сомневался. И многие молодые поэты, прозаики и переводчики, среди которых и три поэтессы Е.С. Урусова, А.П. Бунина и А.А. Волкова. Общество собиралось в гостеприимном доме Державина на Фонтанке регулярно до 1815 г. и выпускало свой журнал.

Их разногласия с будущими «арзамасцами» начались со статьи Карамзина, опубликованной в журнале «Вестник Европы», которая называлась «О любви к Отечеству и народной гордости», там есть такие слова: «Язык наш выразителен не только для высокого красноречия, для громкой, живописной поэзии, но и для нежной простоты, для звуков сердца и чувствительности. Он богатее гармониею, нежели французский; способнее для излияния души в тонах; представляет более аналогичных слов, то есть сообразных с выражаемым действием: выгода, которую имеют одни коренные языки! Беда наша, что мы