Хозяин.

Даже здесь невозможно удержать Джеймса Фицджеральда на своем месте.

Новые красные эмалевые часы показывали три, когда празднование и тосты наконец закончились и началось традиционное развлечение. Ничего похожего на танцы в гасиенде «Дель Ортега», где меня так неистово поцеловал — кто? Даже не пение или музыка. Вместо этого сланцевую землю подмели метлой. Для меня поставили деревянный табурет, для прабабки Петизо установили другой — напротив. Она с большой торжественностью уселась на свое место, а все остальные сгрудились вокруг.

На какое-то время все вокруг замерло. Старуха сложила руки на груди и закрыла глаза. Никто, даже Петизо, не проронил ни звука. Затем старая леди извлекла из кармана юбки полированную палку, мало чем отличавшуюся от орехового прута лозоходцев и, наклонившись вперед, начала рисовать на песке.

Я подумала было, судя по ее острым, проницательным взглядам, которые она изредка бросала на мое лицо, что это портрет, но по мере того, как она рисовала все быстрее и вдохновеннее, я увидела, как на сланцевом холсте одна за другой появляются непонятные фигуры, и решила, что это примитивная индейская групповая фотография в честь важного события. Но ее темные гипнотизирующие глаза ни разу не взглянули на других, и пока холст расширялся, как гобелен Байо, остальные жители, собравшиеся за ее спиной, с неподдельным интересом смотрели на меня и на рисунок.

Наконец, когда мое любопытство достигло предела и я больше не могла усидеть без движения на месте, она что-то шепнула Петизо, и он попросил меня подойти и встать около нее.

Старуха величественно поднялась, вытерла со лба пот и показала на рисунки. Все вежливо стояли сзади, давая мне возможность подойти поближе и взглянуть. Полагаю, я резко задержала дыхание, потому что на меня смотрели так, словно я с трудом боролась с волнением, охватившим меня. Передо мной, ясно выделяясь на сланцевой земле, была изложена целая история, нечто вроде стилизованных газетных комиксов о мужчине и девушке. Я знала, что все это делается путем чтения мыслей и телепатии и что уже не одно столетие способы связи между индейцами ставят экспертов в тупик. То, что девушка узнаваемо похожа на меня, было понятно: примитивные люди — часто хорошие художники, и я была рядом. Но что мужчина в точности походил на Джеймса Фицджеральда сначала изумило, а затем расстроило меня.

— Bueno?[20]— удивленный выражением моего лица, спросил Петизо.

— До жути, — вздохнула я по-английски, переводя взгляд с ярких картин на лицо старой женщины. Она, которая никогда, полагаю, не видела самолета, кроме как сверкающим кусочком металл; высоко в небе, изобразила мое прибытие по воздуху парой крыльев кондора над моей головой. Гнев изображала поднятая рука. Джеймс Фицджеральд поднимал ее часто. Иногда я тоже. И между нами двумя на большинстве картин присутствовало другое лицо, оставленное пустым, которое увеличивалось, когда мы сердились, уменьшалось в редких случаях, когда мы были спокойны.

Ее знание действительно поражало, художественные способности были превосходны. И только в одном случае она ошиблась. Возможно, мои мысли и желания ввели ее в заблуждение, поскольку она включила в рисунки и тот инцидент в гасиенде «Дель Ортега», когда я получила такой потрясающий поцелуй. Но в костюме кота был Джеймс Фицджеральд.

Все было бы по-другому, вздохнула я про себя, если бы это оказалось правдой.

— Ла вердад, — сказал Петизо.

Правда. Правда до настоящего времени, он хотел сказать.

Церемония еще не закончилась. Средствами, о которых я не могла догадаться, возможно смесью сплетни Петизо и странных возможностей телепатии, старуха-гадалка прочла и изобразила то, что, как предполагалось, было точным отражением ситуации до настоящего времени.

Их тост был за меня, незнакомку, и моего jefe. По деревенской традиции, как хорошие хозяева, они должны сообщить, какое будущее нас ждет.

Прошлое известно, теперь можно начинать следующий шаг.

Из зеленого соломенного дома принесли маленькую кружку, полную зерна, и тщательно рассыпали его по рисункам, потом все отошли в тень хижин, удобно уселись на корточки, словно ожидая на сцене следующих исполнителей.

Никто не говорил. Все головы поднялись к пустому синему небу. Мужчины и женщины курили какую-то ароматную траву. Как я могла понять, дело затягивалось. Перед отлетом в Чарагвай я случайно прочитала в газете, что в Андах обнаружена долина, где большинство жителей живут в зрелом возрасте ста пятидесяти лет. Теперь, наблюдая эту молодежь, которой было под семьдесят или восемьдесят, я понимала почему. Индейцы страдали от бедности, но были гостеприимны. Они вели размеренную жизнь, они расслаблялись, они веселились. Я, которая спрашивала сороку, сколько мне осталось жить, читала гороскоп и соответственно оценивала день, не могла отвергать подобные попытки предсказать будущее. Но я знала, что только один автобус шел назад, и он остановится у так называемого, центра отдыха в пять минут седьмого, и хотя он может опоздать, я опоздать не решалась. Было почти четыре, когда в небе появились долгожданные исполнители в виде темных пятнышек на фоне солнца.

Первой приземлилась большая черная птица — явно неудачное предзнаменование, потому что все застонали. Этот неопрятный едок стремительно метался туда-сюда, топча песчаные картины. Петизо встал и попробовал прогнать птицу, но был мягко остановлен старшими. Наконец, съев большую часть зерна, черная птица улетела и появилась пара чинголо, чтобы склевать оставшееся зерно. Когда они скрылись в небе, им вслед радостно хлопали. Потом старики встали, чтобы рассмотреть следы и картины, пошли оживленные улыбки и кивки, словно они соглашались с провидением, что после первоначальных испытаний все уладится.

Как ни странно, осталась нетронутой только неправильная картина — я в руках человека-кота. Но их неподдельная радость, что уцелело изображение мое и моего jefe, была такой трогательной и искренней!

Прабабушка Петизо торжествующе обвела всех вокруг изображения меня и Джеймса Фицджеральда. Когда Петизо и я наконец собрались обратно, нас провожали улыбками, поклонами и хлопками, и много прощальных слов еще долго звучали нам вслед.

— Что они говорят? — спросила я Петизо по-испански, когда заросли каучуковых деревьев скрыли деревеньку от наших глаз.

— В следующий раз jefe тоже приедет.

— Слушай, Петизо, — сказала я, похлопав по ушам и краснея, — они говорят, что мистер Фицджеральд — мой jefe?

— Si.

Он просиял и вприпрыжку побежал по дорожке, поворачиваясь только затем, чтобы показать жестами, как ему нравится эта фраза.

— Но это не правда. — Я отрицательно покачала головой. — Мистер Фицджеральд — не мой jefe.

— Si. — Он повернулся и неистово закивал.

— Нет, chiquillo[21].