Потомки Чингисхана взяли власть над Берлином. У них уже было полно времени на то, чтобы приколотить таблички с названиями улиц на русском языке, тут и там мы видели пропагандистские плакаты с фотографией Сталина гигантских размеров. Мортц-штрассе – Бюлов-штрассе – Потсдамер-штрассе – Лейпцигер-штрассе – Старый город – Ландсбергер-штрассе – Ландсбергер-аллее – теперь все это превратилось в развалины, груды битого кирпича и камней, почерневшие от пожаров скелеты домов с пустыми оконными рамами, за которыми ничего не было. Повсюду царило невероятное, неописуемое опустошение. Могло ли это место когда-нибудь снова стать городом, домом для людей? Любой бы, кто решил убраться здесь, ужаснулся бы, видя груды развалин.

И вот наконец мы выехали из ужасного города-призрака в пригород. Колонна проехала за ограду из колючей проволоки, вдоль которой стояли многочисленные часовые, и остановилась перед большим кирпичным зданием, которое было похоже на школу. Нам приказали выйти из машин и вынести носилки. Здание уже было битком набито. Поэтому носилки пришлось ставить на лужайку, где другие легкораненые пленные уже устанавливали палатки. Вокруг лежало много немецких солдат, наверное, три или четыре тысячи.

Мне посчастливилось встретить человека, служившего в третьей роте. Он прибыл сюда из такого же госпиталя в Шенеберге и рассказал мне, что здесь также находилось два американских офицера – добровольцы из Ваффен СС и несколько шведов из Лейбштандарта СС «Адольф Гитлер», которым немецкие врачи просто отказались оказать помощь выбраться отсюда. Как ни странно, им все-таки удалось сбежать, американцы и шведы просто «потерялись» в беспорядке, который начался перед перевозкой. Он также выяснил, что этим же вечером нас собираются переправить на восток, сначала во Франкфурт-на-Одере, а потом еще куда-то…

Мне больше не хотелось задерживаться здесь ни минуты! Я узнал, где находится офис коменданта лагеря, он располагался на вилле в нескольких сотнях метров от лагеря. Мне удалось убедить одного из охранников, между прочим, все они были женщинами, провести меня туда. Главную роль сыграл мой паспорт, которым я махал перед ее носом. Комендант согласился встретиться со мной. Поэтому я отряхнул одежду, гордо выпрямился, выпятил грудь и зашагал вперед. Моя речь звучала, как хорошо зазубренная шпаргалка: «Я – шведский инженер, учившийся в Берлине. К сожалению, я был ранен во время сражения и оказался здесь по ошибке. Меня немедленно нужно освободить, чтобы я мог отправиться домой». Ну, и так далее.

Генерал ладонью отогнал облако дыма от своей папиросы, пристально посмотрел на меня, развалившись в своем удобном кресле. Мебель такого качества вряд ли можно было встретить в Советском Союзе.

– Ничего, ничего.

Действительно, он не мог сделать ничего. Мой паспорт не произвел на него никакого впечатления. Он посоветовал мне обратиться к военному коменданту во Франкфурте. Ага, подумал я, это означает, что я так и буду получать один и тот же ответ, пока не достигну конечной станции на Урале.

Слегка обеспокоенный, я возвращался в лагерь, в то время как кровожадная советская амазонка угрожающе приставила ствол оружия к моей спине. Через некоторое время я предпринял дерзкую попытку сбежать. Я приблизился к одной из охранниц у входа, показал ей свой паспорт и сказал, что имею право пройти.

– Не понимаю , – ответила она, злобно уставившись на меня и сняв автомат с предохранителя.

Я сразу отступил, но не сдался. Я только решил дождаться удобного момента. В одном из карманов моей куртки я нащупал пачку сигарет, которые мой заботливый ангел-хранитель положил туда. Затягиваясь сигаретой, я постоял около выхода.

Пришло время смены караулов, на сей раз это были солдаты Красной Армии мужского пола. Вдруг у входа оказался только один охранник, мальчик с добрым и безобидным личиком. Я подошел к нему, предложил сигарету и начал говорить на ломаном русском языке. Сигареты были хорошими, и слова, которые я произнес, по-видимому, тоже, раз мальчик их понял. Когда я решил, что почва хорошо подготовлена, я вынул из кармана свой паспорт и указал на печать со словами, что мне разрешено посещать коменданта, с которым я уже был знаком. Печать взяла свое! В Красной Армии только командиры дивизий или командующие армиями ставят печати на приказы и документы. Так что он сразу позволил мне пройти!

Я медленно дошел до виллы коменданта, но когда охрана пропала из виду, бросился бежать в другую сторону. Я мчался без всяких остановок, если не считать коротких пауз, чтобы могла отдохнуть моя раненая нога, ведь рана была настолько большой, что туда мог войти большой палец. Я прошел 30 или 40 километров, сначала через пригород, затем через половину Берлина.

Моей целью был бункер шведской дипломатической миссии. По пути через город меня не раз останавливали, но печать всегда спасала меня. Теперь берлинцев можно было встретить заметно чаще, они все еще были напуганы, но уже ходили по улицам. Каждый, кого останавливал патруль, был ограблен до нитки, у него отбирали все: часы, кольца, очки, портфели, ну, словом, вообще все.

Добравшись до Вильгельм-плац, я замер: на виселице перед рейхсканцелярией висел труп мужчины. Я подошел ближе. Он был похож на Геббельса! Ошибиться было невозможно, несмотря на то что большевики сломали ему нос и ударили штыком в горло. Горожане, проходящие мимо, отворачивались в сторону при виде виселицы с трупом. Зато солдаты Красной Армии останавливались и, показывая на него пальцем, надсмехались над ним.

Во время своего похода я заметил, что пропаганда красных работала и другим способом тоже. Перед каждой булочной висела табличка с надписью: «Гитлер отобрал у рабочих хлеб. Сталин вам его вернет!» Немецким рабочим это заявление казалось смешным, поскольку после развала Веймарской республики за время правления национал-социалистов именно Гитлер спас народ от безработицы и бедности. Он дал немцам шанс построить лучшую жизнь, которая в некоторых вещах оказалась даже лучше жизни шведского рабочего. Теперь же в течение нескольких дней хлеб продавали без всякого нормирования, поэтому запасы довольно быстро кончились и начался голод.

Только к вечеру я наконец добрался до бункера дипломатической миссии. У входа стояли несколько женщин, которые сообщили мне, что шведы уже уехали из Берлина. Несмотря на это, мне все-таки разрешили войти в бункер, где эти же женщины, я имею в виду шведских женщин, которые вышли замуж за немцев, угостили меня такими деликатесами, о существовании которых я уже почти забыл: шоколадом, терпким кофе, датским беконом и сигаретами «Кэмел». А чуть позже я познакомился с другим шведом, который подобрал меня и поселил в квартире на Будапешт-штрассе, где жили еще несколько моих соотечественников, ожидавших возвращения домой.

Я пробыл там почти две недели и ни разу не вышел на улицу. Не было никакого смысла рисковать жизнью. Никто нерусский не мог чувствовать себя в полной безопасности. Повсюду рыскали отряды Красной Армии, хватали людей и уводили куда-то. Днем и ночью в городе слышалась стрельба и какие-то взрывы. Поэтому мы предпочли отсиживаться внутри и питаться наличными запасами.

Среди тех, кто здесь жил, был шведский моряк. Не так давно его выпустили из немецкого концентрационного лагеря, куда посадили за коммунистическую пропаганду в каком-то немецком порту. Он проклинал и обвинял немцев во всех мыслимых грехах, каждый день и час высказывал пожелание, чтобы русские перебили «весь этот сброд». Позже, как сообщалось в шведской прессе, он попал в русский концентрационный лагерь под Москвой, где он, вероятно, потерял всю свою любовь к коммунизму и охоту пропагандировать его прелести.