Не забывали и иностранные части: взятых в плен поляков и чехов (а их в вермахте было немало), равно как и «самостийных» словаков, не мудрствуя, отправляли по принадлежности: поляков – в Войско Польское, чехов и словаков – в корпус генерала Свободы. Без особой проверки – пусть сами со своими разбираются, соответствующие органы и у них имеются.

В Германии ситуация немного изменилась, но суть осталась прежней. Продвигаясь вперед, мы освобождали множество наших военнопленных и угнанных на работы гражданских. Для тех и для других очень быстро (явно по заранее разработанным планам) были созданы сборно-пересыльные пункты, где их проверял Смерш, – и тех, что оказывались «чистыми», опять-таки призывали в ряды. Проверка была не такая уж скрупулезнейшая, не под микроскопом, но все же немалое число всевозможных предателей и пособников выявить удалось. Чугунцов сам мне говорил, что какая-то часть затаившихся вражин, те самые мелкие карасики, все же проскочили через крупяные ячейки сети. Ничего страшного, ухмыльнулся Чугунцов, после войны разберемся, не для всех случаев годится родившаяся на войне поговорка «Война все спишет». Смотря что и смотря кому…

(Не знаю, существовал ли циркуляр или просто не превратившееся пока в таковой авторитетное мнение какого-то начальника, и уж безусловно не армейского. Даже если и был циркуляр, то из тех, которые до армейцев вроде меня не доводили. Однако эту фразочку «после войны разберемся» я слышал не раз и от армейцев, ведавших приемом пополнения, но в основном все-таки от смершевцев…)

Из тех же сборно-пересыльных пунктов для наших гражданских не так уж и редко брали и женщин – главным образом вольнонаемными, на так называемые тыловые работы: поварихи, портнихи, прачки, санитарки. Это, высокопарно выражаясь, был еще один кирпичик в зданьице моего плана.

Имелось еще одно обстоятельство, которое с равным успехом могло стать как кирпичиком, так и препятствием. А потому я рассчитал время так, чтобы заехать к подполковнику Карамышеву, ведавшему в зоне действия дивизии сборно-пересыльными пунктами. Мы с ним были в прекрасных отношениях, к тому же он после одной истории считал себя моим должником и несколько раз говорил, что всегда готов ответить благодарностью.

Вот он и ответил, так что можно было смело считать, что полдела сделано (из суеверия я постучал по внутренней деревянной отделке «Опеля» – другого дерева поблизости не нашлось). Совесть меня немного покусывала из-за того, что пришлось кое о чем врать ему в глаза, но я утешал себя тем, что все же не соврал ему целиком – просто-напросто рассказал далеко не всю правду – и эта моя ложь по большому счету никому не должна принести ни малейшего вреда…

Так что я в самом прекрасном расположении духа уезжал из сборно-пересыльного пункта для немецких цивильных беженцев. Ага, вот именно. Для них такие пункты тоже организовали. Это здешним гражданским казалось, что с приходом наших войск наступил совершеннейший хаос – привыкли к упорядоченной, регламентированной жизни (разве что изрядно подпорченной интенсивными бомбардировками нашей и союзной авиации, тотальной мобилизацией, карточками и многочисленными эрзацами).

Для нас это хаосом никак не представлялось – соответствующие службы работали четко и оперативно. Толпы беженцев, запрудившие дороги, иногда серьезно мешали продвижению наших войск и техники. А потому еще в январе вышел соответствующий приказ: всех гражданских, обнаруженных вне своего постоянного места жительства, невзирая на причины, пол и возраст, собирать в такие пункты. Условия там, ясно, были не лагерные, но выходить за пределы запрещалось. Конечно, не хватало сил, чтобы перехватить абсолютно всех, отдельные группы (вроде той, с которой шла Линда) все же просачивались, но на дорогах стало гораздо свободнее…

Первым делом отдал Чугунцову протоколы допросов. Он их прочитал бегло, но внимательно, собрал в аккуратную стопочку, отложил, пожал плечами:

– Ничего нового, в общем. Разве что твой Анжеров вскрыл тех троих из четырех, что выследили и взяли в ножи наших. Четвертый, унтер, у нас заперт. А так – ничего нового…

– И неудивительно, – сказал я. – Мне досталась серая пехтура, а самых интересных, обера и радиста, ты себе забрал…

– Ну я ж тебе дам протоколы допросов. Как начальнику дивизионной разведки. Вот, вторые экземпляры приготовлены. – Он кивнул на тощую бумажную папочку без всякой надписи.

– Прочитаю обязательно, – сказал я. – А пока… Если своими словами и вкратце – что там интересного?

– Интересного… Вот самый неинтересный – это обер. Да какой он, к свиньям, обер… Мелкий партийный функционеришка из аппарата гау. Напялили мундир с погонами обера и отправили идеологию Адольфа Алоизыча в широкие солдатские массы нести. Аж месяц нес – а потом мы их растрепали под тем городишкой с непроизносимым названием, и он в лесные отшельники угодил по собственной дурости… Самым интересным у них был радист. Мы его быстренько раскололи, как сухое полено, да он особо и не ломался: мужику за сорок, войну начинал в Польше, так что ситуацию полного и законченного капута прекрасно просекает… В темпе сдал шифр, прочитали мы и его радиограммы, и ответы из родимого недобитого полка. В основном – панические призывы обера спасти его драгоценную шкуру. На что ему всякий раз вежливо отвечали, что пока такими возможностями не располагают. Ну, и его донесение о трех «крайне подозрительных» личностях, которых пришлось ликвидировать, чтобы не выдать расположения подразделения. – Чугунцов зло поджал губы. – Ох, я б ему выдал девять граммов… Только с формальной точки зрения к нему не придерешься: одеты ребята были сам знаешь как, без документов, так что убийство советских солдат, как ни крути, не пришьешь. Как и тем четверым. Так что лагерем для военнопленных отделаются, суки тирольские… Да, никакой разведки они не вели, так что немцы о сосредоточении наших танков и САУ в прифронтовой полосе ничегошеньки не знают. И это радует… Знаешь, что самое занятное? В первый же день с той стороны ему передали стандартный приказ, ну, тот, что они давненько уж дают всем группам окруженцев, имеющим рацию. Вести наблюдение за нашими частями, собирать сведения. А в данном конкретном случае – следить за автобаном, смотреть, какая техника или пехотные части по нему движутся к передовой. Только этот гладкий боров приказ выполнять и не подумал. Нисколечко не горел желанием геройски погибать за рейх и фюрера. Побоялся, что их могут заметить, возьмутся лес прочесывать. А раз до сих пор не прочесали, авось, и обойдется. Да не просто приказ проигнорировал: велел радисту отстучать, что выполнить приказ никак невозможно. Русские, мол, на всем протяжении леса поставили с дюжину палаток, и солдаты с собаками регулярно патрулируют опушку. Неплохо придумал: кто и как его проверит? На той стороне, видимо, решили, что мы опасаемся немецких разведгрупп, которые могут пройти лесом, и больше приказа на наблюдение не отдавали. А еще он без всяких наводящих вопросов с моей стороны дал полный расклад: кто из молодых солдат даже сейчас настроен яро пронацистски, и потому мне следует отнестись к ним строже, чем к другим. Ну, привычной работой персонаж занимался, а то, что хозяин поменялся, его нисколечко не волновало… Ну вот, о делах у меня, собственно, и все. А у тебя?