шкатулке, спрятанной у изголовья кровати, и, старательно пошарив в ней, возвращалась с монетой в пять лей, которую таинственно совала мне дрожащими руками. При этом в глазах у нее появлялось лукавое и в то же время довольное выражение, и, казалось, они говорили: «Ничего, я всегда тебя выручу, есть еще у бабки денежки». Таким образом, за время своего пребывания у них я постепенно выудил у старушки около трехсот лей.

Сержанту Мереуцэ, однако, совершенно невероятно везло в картах. Я просто не знал, как быть дальше.

И вот однажды секретарь тюрьмы, страшный пройдоха, но, подобно мне, проигравшийся в пух и прах, отозвал меня в сторону и сказал:

— Послушай, если можешь, раздобудь сотняжку, есть у меня чудесное дельце. Можно хапнуть тысчонки три.

— Каким образом?

— А вот как. У Иона Миерлэ имеются спрятанные деньжонки, — его доля после какого-то грабежа. Он говорил мне об этом еще зимой, но, знаешь, как-то путанно, должно быть, прощупывал меня, хотел посмотреть, что я на это отвечу. Вчера я его вызвал к себе в канцелярию, поговорил с ним, и он выложил мне все начистоту. Все добро в золотых монетах, и они спрятаны в кожаном кошельке в потайном местечке на Ясском еврейском кладбище, но… смотри, не проболтайся! Вот видишь, он даже начертил мне на бумажке план, чтобы нам не заблудиться. Тут кладбище. Перелезаем через стену со стороны поля — здесь она ниже, чем в других местах, и, кроме того, у наружной стены навалены большие кучи мусора. Как только проберемся внутрь, свернем налево и пройдем вдоль стены до этого угла. Отсюда поднимемся наверх, сделаем шагов восемьдесят — сто, пока не наткнемся на большую надгробную плиту — вот она здесь нарисована, самая большая плита в этой шеренге. Оттуда двинемся прямо к стене, как указывает эта стрелка, и здесь, где он начертил этот крест, увидим большой камень, словно вросший в стену. Выворотим его, затем вскопаем на две ладони вглубь и… найдем кошелек. Все, что в нем окажется, — Миерлэ клянется, что там больше трех тысяч лей, — разделим на двоих… Что скажешь на это?

— Что тут скажешь? Если все это правда, дельце стоящее.

— Подожди, есть еще и загвоздка. За эти деньги мы должны его вызволить.

— То есть как это вызволить?

— Помочь ему бежать.

— С удовольствием, только как это устроить?

— Это вполне возможно: возьми его к вам на кухню. Там имеется окно без железных прутьев и выходит оно в лес. Ты приготовишь для него одежду и устроишь так, чтобы он остался совсем один четверть часа, самое большое — с полчаса. Все остальное — дело его.

— Хорошо, — говорю я, — главное — найти деньги. Остальное беру на себя.

Разговор происходил в среду. А в пятницу мы были уже в Яссах. К четырем часам дня мы пошли по направлению к Копоу, миновали казармы, пересекли пустырь и вышли к еврейскому кладбищу. Сначала мы шли по тихой, пустынной уличке, поглядывая на высокие каменные стены, запертые ворота, на домик сторожа, на всю эту крепость смерти, в которую через несколько часов нам предстояло проникнуть, как героям приключенческого романа, чтобы… побеседовать с призраками. Затем мы вернулись обратно, пробрались сквозь бурьян, разросшийся у стены, очутились позади кладбища как раз в том месте, где были нагромождены кучи мусора, и убедились, что тут действительно легко перелезть через ограду.

Солнце садилось. Шум города становился все тише, как гул удаляющегося поезда. Я беспрестанно поглядывал на часы. Мною овладело чувство тревоги и радости, похожее на то, что я испытал в детстве, впервые попав в театр. Теперь мы прекрасно знали дорогу, свободно ориентировались в окружающей местности. Мы возвратились в гостиницу, плотно закусили и порядком выпили. Когда вышли на улицу, фонари уже горели, народ сновал во все стороны. Я испытывал приятное головокружение и как будто поднимался над землей. Мне чудилось, что я стал легким, почти бесплотным, как во сне, когда кажется, что ты летаешь.

И только добравшись до кладбища, я заметил, как прекрасна луна. Было светло, как днем. Страха я не чувствовал. Эта тишина и безмолвие, в которых, казалось мне, должно произойти что-то неожиданное — прогреметь выстрел, прозвучать крик или лай собаки, — вызывали во мне лишь легкую дрожь. Мы знали, что услыхать нас некому, и все же говорили шепотом, ступали на цыпочках, по временам останавливались и прислушивались. Такой покой и безмолвие царили повсюду, что казалось, будто находишься в потустороннем мире. Я спросил:

— Эх, Костикэ, что будет, если вдруг из могилы выйдет какой-нибудь нехристь и спросит нас, что мы здесь разыскиваем?

— Да ну его к дьяволу! Оттуда ему уже не выбраться.

Мы перебрались через стену и направились прямо вперед, отсчитывая шаги до большой надгробной плиты, отмеченной на плане. Отодвинули от стены в сторону камень и начали копать землю ножами. Только тот, кто когда-нибудь в полночь, тайком рылся в земле в поисках клада, может себе представить, как мы волновались в эти минуты, как лихорадочно торопились и дрожали. Многое было мною с тех пор пережито, много совершено злодеяний, немало испытал я страхов, но такого сердцебиения, как тогда, не припоминаю во всей своей жизни.

И вот когда мы копались в земле, вдруг раздался сдавленный выкрик Костикэ: «Нашел!» — и при свете луны он поднял и с торжеством показал мне кошелек. Послышался сладостный звон золота.

Весь обратный путь мы буквально летели. Казалось, наши ноги не касались земли. И, только когда мы очутились в номере гостиницы, один на один, где никто не мог нас подслушать и увидеть, мы придвинули свечу поближе, осторожно высыпали содержимое кошелька на белую простыню и принялись пересчитывать: тут были турецкие лиры, наполеондоры, полуимпериалы, червонцы и три ассигнации по сто лей. На долю каждого выпало по тысяче четыреста лей.

— Эх, черт! А сказал, будто здесь больше трех тысяч.

Я удивленно взглянул на Костикэ.

— Может, ты недоволен?

— Неплохо, — промычал он, — но знаешь… когда ожидаешь большего…

На следующий день, возвращаясь в Бисерикань, мы уже по дороге начали обдумывать и обсуждать план побега Миерлэ. В то же время мы выбрали из тюремной стражи самого меткого стрелка, предупредили его о возможности побега одного из заключенных и наказали ему стоять в карауле, на опушке леса, и быть все время начеку.

Сам я устроился на каком-то холмике позади караулки. Сердце у меня колотилось, как на охоте. Наконец я увидел, как Миерлэ выскочил из окна. Он был похож на зверя, вырвавшегося из клетки. Быстро оглядевшись кругом, он сразу же бросился бежать к лесу.