— С удовольствием. Только сначала поищу рог единорога, чтобы было чем заменить чайную ложку. На чем ты настояла чай, Агнесс? На цикуте?

— Зачем далеко ходить? Сгодилась бы и наперстянка. Она тут повсюду. Тоже ведь ядовитая?

— Да, очень, — согласился пастор. — Странно, что Господь вообще попустил ей расти.

— Цветок как цветок, — пожала плечами Агнесс. — Но пейте смело, сэр, ничего такого я не задумала.

Чай был «караванный», привезенный из Китая через Россию, черный, как смола, и с дымком. Закрыть глаза и представить, как потрескивают в костре ветки, когда усталые охотники останавливаются на привал, и среди них та женщина…

— Что же ты задумала? — рассеяно спросил мистер Линден.

— Хочу сыграть с вами в игру, — как будто издалека донесся ее голосок.

Видение исчезло, и священник недовольно поморщился.

— Я не любитель салонных игр, но если тебе так угодно, — с терпеливым вздохом он подтолкнул к ней свою чашку. — Ну, что же сделать этому фанту?

Агнесс постучала пальчиком по фарфору, звонко, словно птичка клювом.

— Для начала, перестать меня тиранить.

— Ты, надо полагать, о том платье? — вздохнул опекун.

— И о капоре.

Мистер Линден уже и сам подумывал, что проще извалять ее в дегте и художественно украсить перьями, чем обряжать в то рубище. Тем более, что девочка, похоже, и так встала на путь смирения. Подольститься к нему пытается, сдобрила свою просьбу тостами и превосходно заваренным чаем. Умница. Умение подстраиваться под чужие интересы, особенно интересы мужчин, вот лучше приданое, с которым ее можно спровадить в мир. Приходится признать — чем дальше, тем скучнее становится женская доля. Из глубокого детства Джеймс помнил, что когда-то дамы носили платья такие прозрачные, что сквозь них темнели соски, да еще и сбрызгивали ткань водой, чтобы лучше облегала фигуру. Теперь же прячутся в коконах бархата и скрипучего шелка, а волосы собирают в такие сложные прически, что страшно голову повернуть лишний раз. Агнесс, чьи интересы намертво запутались в клубке с пряжей, неплохо уживется в этом мирке, но для него она еще не готова. Слишком настоящая. Нужно исследовать ее душу, как горничные по утрам пересевают каминную золу в поисках угольков, и отыскав все яркое, мерцающее, живое, выудить и выбросить, оставив тусклый пепел. Вот тогда задача воспитателя будет закончена.

Что там говорил Хант? Взгляд со стороны?

Пусть так. Он все равно сделает из нее человека, потому что жить ей, как-никак, с людьми.

Даже если его принадлежность к этой привилегированной группе до сих пор остается под вопросом.

— Мне жаль, Агнесс, но я не собираюсь отменять свои распоряжения, — твердо сказал пастор, но опустил голову, чувствуя, как впились в щеки острые концы накрахмаленого воротника. Лучше не видеть, как замерзнет ее улыбка, которая только начала распускаться.

Он услышал, как Агнесс глубоко вдохнула.

— А я в свою очередь не собираюсь носить эти ужасти, — отчеканила она. — Ни сейчас, ни вообще.

— Вот как? — приподнял бровь дядюшка.

— А тканью, которую вы мне купили, можно только полы мыть. Да и то не в гостиной.

Такого священник не ожидал. Несмотря на ее тоненький голосок, созданный разве что для пререканий, но уж точно не для споров, ее неповиновение казалось не сиюминутным капризом. За ним ощущалась не обреченность ребенка, который пытается вставить словечко, хотя взрослые уже приготовили для него розги, но какая-то продуманность. Как любопытно.

Неторопливо поднявшись, мистер Линден поманил племянницу пальцем, и она подошла к нему почти вплотную. Он вслушивался в ее прерывистое дыхание, как врач вслушивается в хрипы больного. Ее щеки полыхали. Да, это был перелом болезни, тот кризис, когда становится ясно, выжжет ли тело из себя лихорадку или само сгорит с ней.

Надо помочь девочке.

Надо сломать ее окончательно.

Мистер Линден положил руку Агнесс на плечо и посмотрел на племянницу участливо, но не без строгости.

— Ты, стало быть, забыла, что сказано в книге пророка Исайи, — отеческим тоном заговорил он. — «За то, что дочери Сиона надменны и ходят, подняв шею и обольщая взорами, и выступают величавою поступью и гремят цепочками на ногах, оголит Господь темя дочерей Сиона и обнажит Господь срамоту их…»

Через тонкий хлопок платья он почувствовал, как ее тело покрылось гусиной кожей. Она страшится своей выходки и наверняка мечтает о том, как бы отступить с наименьшими потерями. Не рассчитала сил, в ее возрасте простительно. Для приличия все же стоит пожурить ее за дерзость, а потом уже отпустить…

Агнесс подняла на него ясные глаза.

— Сказано, дядюшка, — согласилась она. — Но вот что нам говорит пророк Иезикииль — кстати, он мне уже как родной! Так вот, пророк Иезикииль говорит нам: «И надел на тебя узорчатое платье, и обул тебя в сафьяные сандалии, и опоясал тебя виссоном, и покрыл тебя шелковым покрывалом. И дал тебе кольцо на твой нос и серьги к ушам твоим и на голову твою прекрасный венец.» Так-то вот. Кольцо в нос мне незачем, но от шелкового покрывала я не откажусь. Или хотя бы чего-нибудь шелкового.

От ее спокойной, выверенной дерзости его бросило в жар. Как она посмела? Точнее, как она посмела? Как у нее это получилось?

Мистер Линден прищурился.

— Ты, верно, не дочитала Иезикииля до конца. Ибо написано далее: «Ты понадеялась на красоту твою, и, пользуясь славою твоею, стала блудить.»

— Грешна, не дочитала, — Агнесс покаянно постучала кулачком в грудь. — Но там так много незнакомых слов! Например, блудилище. Это что еще за место?

Белый платок, всегда завязанный туго, вдруг показался ему настоящей удавкой, и мистер Линден механически потянулся к нему, но опомнился и сильнее сдавил ей плечо, даже встряхнул ее легонько.

— Тебе рано об этом знать!

— Нет, по общему-то смыслу понятно, что это место, где творится блудодейство, — нараспев размышляла Агнесс. — А что такое блудодейство?

— Я н-не вполне уверен…

— Для него нужны чресла и девственные сосцы, — подсказала племянница, — но я никак не разберусь, где все это у людей и как этим пользуются. Может, вы мне объясните?

— Не суть важно! Посыл книги понятен и без таких… эмм… тонкостей. Самое главное там конец.

— Какой конец? Вот этот? «Я восстановлю союз Мой с тобою, и узнаешь, что я Господь…

— …для того, чтобы ты помнила и стыдилась! И чтобы вперед нельзя было тебе и рта открыть от стыда…

— … когда я прощу тебе все, что ты делала», говорит Господь Бог.

Тяжело дыша, они уставились друг на друга, как два волшебника, у которых в разгаре битвы закончились заклинания. Агнесс трепетала, но не от страха, как ему казалось в начале, но от азарта. Азарта охоты. Агнесс заманила его в ловушку и обыграла в пух и прах, сразила его же мечом. И ее улыбка, уже не робкая, а торжествующая, показалась ему такой знакомой, что он едва удержался, чтобы не припасть к ней губами, впитывая почти забытый вкус — юности, ликования, победы!