Я так и просидел у телефона до утра. Сна, как говорится, ни в одном глазу. И курил, курил.

Где-то часов в 9 раздался звонок. Мужской бодрый голос:

– Товарищ Ливанов? Сейчас с вами будет говорить Леонид Ильич Брежнев.

В трубке потрескивало. Видно, Фурцева уже успела ему сообщить.

В комнату вошла мама. Она придерживала запахнутый халат у самого горла.

– Василий Борисович, – услышал я голос, хорошо знакомый по телевизионным трансляциям и многочисленным подражаниям в актерской среде.

На мгновение мелькнула мысль: а не разыгрывают ли меня? Но в такой момент – вряд ли.

– Василий Борисович… Примите наши глубокие соболезнования… Скажите, что мы может для вас сделать?

Я помнил недавний рассказ одной своей приятельницы, дочери знаменитого авиаконструктора, попавшего в партийную опалу. Когда ее отец скончался, ей тоже звонил Брежнев. И тоже спросил: «Что мы можем для вас сделать?» Ответила – и стала ездить на новой дарованной «Волге». Такая вот компенсация потери отца. Нет, товарищ Генеральный секретарь, с Ливановыми так не получится.

– Что вы можете для меня сделать? – переспросил я только для того, чтобы маме стало понятно, о чем разговор. – Верните мне моего отца. Можете?

Потрескивание в трубке.

И – длинные гудки. Я повесил трубку.

Мама положила мне руку на плечо.

– Сын мой, прекрасный сын мой, – сказала мама.

Прошло еще с полчаса, и снова зазвонил телефон. Тот же бодрый мужской голос сообщил мне, что предстоит согласовать со мной текст некролога для газеты «Правда». Зачитал абзацы, где говорилось об актерских заслугах Бориса Ливанова. Я предложил обязательно включить отзыв о нем как о театральном режиссере. Через некоторое время он перезвонил и зачитал предложенный мной отзыв.

– Ну, и теперь последнее: партия и правительство высоко оценили…

– Стоп! – прервал я.

– Что «стоп»? – удивился он. – Что вы имеете в виду?

– Мой отец Борис Николаевич Ливанов никогда не вступал в Коммунистическую партию. Он был народным артистом СССР, истинно народным, любимым миллионами своих зрителей. Я думаю, что правильнее будет написать: Родина, запятая, партия и правительство…

Теперь он прервал меня:

– Вы же понимаете, что такое я не могу самостоятельно решить. Я вам перезвоню.

Я ходил, терпеливо ждал. Наконец звонок:

– Принято: Родина, партия и правительство

– Спасибо, до свидания.

Когда газета вышла, первым позвонил давний друг отца Виктор Борисович Шкловский:

– У меня в руках «Правда». Васька, это ты сделал?

Сразу было понятно, о чем он спрашивает.

– Я.

– Я горжусь тобой.

Такого текста в официальных некрологах «Правды», чтобы партия и правительство писались на втором месте после запятой, ни до, ни после в партийно-правительственной газете не было.

Это – правда.

Дарственная надпись на фотографии

…Малому и любимому артисту, хорошему человеку.

Кому много дано, с того много и спросится. Отвечайте мне, что Вы сделали с Вашим прекрасным талантом? Поняли Вы главные основы искусства? Изучили Вы их? Знаете ли Вы, что единственная радость в нашем деле – познавание творческих тайн органической природы? Подсказал ли Вам талант, что театр во всем мире кончается навсегда; что уцелели единицы, еще знающие, что такое искусство. Таких единиц, знающих кое-что об искусстве, больше, чем где-нибудь – в нашем театре. Это обязывает его ко многому. Но и эти единицы стареют и уходят от нас, а с ними уходит и русское искусство артиста. Не пропустите их, чтоб тайны нашего дела не оказались навсегда схороненными. МХАТ призван спасти мировое искусство. За неисполнение этого указа судьбы ответите Вы, оставшиеся в живых молодые последователи. Если это Вам удастся, Вас ждет Слава. Нет – Вас заклеймит позор.

Не теряйте времени! Бросайте все, учитесь снова, все очень отстали; искусство открывает все новые законы!

Пришло последнее время.

Вы один из тех, об котором я думаю, когда мне мерещится судьба театра в небывало прекрасных условиях для его расцвета – в нашей стране.

Любящий и надеющийся на Вас К. Станиславский

8 июля 1936 года

Дарственная надпись на фотографии

Борис Николаевич, я верю в Вас. Пока верю, буду затрачивать на Вас много внимания и весь мой опыт, и мой вкус.

Без глубоко захваченного зерна не может быть создания подлинного искусства! Зерна, а не всего того, что его облепляет. Самой глубокой сущности образа, настоящей, глубокой, искренней отдачи себя этому зерновому замыслу…

С искренней симпатией Ваш Вл. Немирович-Данченко