– Ну зато целоваться ты вроде умеешь, – сказал я.

– Не твое дело.

– Мое, если ты беспокоишь других.

Она молчит. Видно, не ожидала такого быстрого ответа.

– И где твой парень?

Опять пожимает плечами.

– Да откуда я знаю. Он мне не парень. Он сидел со мной в автобусе по пути сюда. Он ехал во Францию. Наверное, уже доехал. Кто знает.

– То есть ты знаешь человека всего пять секунд и уже целуешься с ним?

– Это случайно вышло.

– Случайно? Как можно случайно поцеловаться?

Она молчит. Она бы вылетела отсюда за пару секунд и никогда бы не вернулась – если бы не была такой красивой. Она очень красивая. Теперь я смог рассмотреть ее при свете. И она умеет петь. По меньшей мере, на записи. Если бы она только научилась вести себя прилично. Я открываю рот, чтобы высказать ей все это, но Этьен меня опережает.

– Давайте-ка мы поупражняемся, – говорит он.

Тебе стоило ее видеть, Луи. Словно она занимается самым приятным делом в мире. В юности тебя можно убедить в любой чепухе. Хочешь узнать один секрет, спрашивают у тебя. Как можно в юности ответить «нет» на это?

Одна девочка из моего класса целовалась.

– Целый час, – сказала она гордо.

У нее до сих пор болели челюсти, такими яростными были поцелуи.

– Но от этого же болят челюсти, – сказала я с сомнением.

– Подожди, пока это не случится с тобой, – засмеялась она, – тогда ничего другого не захочешь.

«Если случится», – подумала я.

После школы я понеслась домой. Наша мать мыла посуду. Я взяла полотенце и принялась вытирать.

– Со скольких лет можно целоваться?

– Ты целовалась?! С кем? Как?

– В смысле – как?

Она начала улыбаться.

– Столько вопросов, Жюльетта. Скоро у тебя конфирмация, после нее и узнаешь.

Я сердито посмотрела на нее. Почему нельзя было просто ответить?

– Я уже не хочу.

– Конечно же, хочешь. Все хотят целоваться, и ты захочешь.

Она обняла меня и подвела к зеркалу.

– Посмотри на себя. Не видишь?

Не вижу что?

– Они будут штабелями перед тобой укладываться, Жюльетта. Но принесет ли тебе это счастье?

Она глубоко вздохнула.

Никогда не давай им задеть твое сердце, детка, всегда делай так, чтобы оказаться на шаг впереди. И не смотри на меня так испуганно, ты сама поймешь, как надо. Но сперва пройди конфирмацию.

Через полгода епископ осенил нас крестным знамением, дал нам по бумажке со своей фотографией и сказал, что мы теперь большие. Но почему я все еще ничего не знала?

– Я запишу тебя на занятия по Катехизису Неотступности, – сказала мать.

Я ходила туда по воскресеньям целый год. Первый ряд был для мальчиков, на втором сидели мы. Священник стоял за алтарем и неделя за неделей объяснял нам, что такое неотступность. И мы неотступно смотрели на него. Потом шли на игровую площадку. Пока ребята под присмотром священника играли в бильярд в зале, мы играли в мяч с сестрами-монахинями во дворе. Нам, конечно, нельзя было разговаривать с мальчиками, но через большое окно в зале нас было отлично видно, и мы крутились перед ним изо всех сил.

Я никогда не целовалась.

Если не считать того раза с Вилфридом.

Я до сих пор слышу, как ты это говоришь, Луи. Что он хороший парень и что я должна дать ему шанс. Это прозвучало как что-то очень хорошее, поэтому я собрала все свое мужество и села к нему в машину. Я видела, как ты просиял, Луи. И хотя мне было ужасно некомфортно, я осталась сидеть. Я слышала, как ты сказал Вилфриду позаботиться обо мне. Я так и не спросила, что ты тогда имел в виду, но, по-моему, он не справился. Начнем с того, что он ни на минуту не замолкал. Говорил, что я не представляю, насколько море красивое. Там, откуда я родом, везде только леса. Он, мол, не против лесов, но теперь я одна из них, а значит, море – часть меня. Хотя бы поэтому мне нужно на нем побывать.

Одна из них?

– Видишь, как меняется ландшафт, Жюльетта?

Я видела только небо. Его вдруг стало слишком много.

– Ты быстро привыкнешь.

Он широко улыбнулся. Он сказал что-то смешное, мне надо засмеяться? Я искоса взглянула на него. У него были ямочки на щеках. Как у малыша. Губы сами собой растянулись в улыбке.

– Ты начинаешь расслабляться? Я рад.

Губы свело судорогой. Но я продолжала улыбаться. Только хорошие люди умеют улыбаться, так ты всегда говорил. Я очень хотела снова стать хорошей, Луи.

– Что хочешь послушать? Шарля Азнавура?

Я облегченно кивнула. Это был простой вопрос.

– Ты так же красиво поешь, – сказал он.

Еще не кончилась третья песня, как я увидела море. И день мог бы пролететь быстро, если бы он вдруг не начал меня целовать посреди пляжа.

Прогуляться вдоль моря и поесть вафли, такой был план. О поцелуях ты ничего не говорил, Луи. Я развернулась и пошла прочь. Не помню, как добралась до дома. Но вдруг передо мной оказался ты. Ты сказал, что мне нужно взять себя в руки. Я ничем иным уже много лет не занимаюсь, Луи.

Он больше ни разу меня не целовал. Он, должно быть, увидел в моих глазах, что это не приносит мне счастья. Как и говорила наша мать. Хотя ей как раз ничего не нравилось так сильно, как поцелуи.

Забудь про нашу мать, скажешь ты. Посмотри наружу – как на деревьях каждый год распускаются листья. Не важно, как долго длилась зима, сколько инея было на окнах, листок всегда вырастает вновь. Даже все самое плохое имеет конец, говоришь ты.

Началась весна, а я этого не вижу.

Ты забрал мои глаза с собой, Луи.

Как она склоняется к пианино. Голова опущена, волосы стекают по правому плечу, руки висят вдоль тела. И она поет о том, о чем поется вечно. О любви и о нелюбви. Кажется, что ничего не может быть больнее, но песня говорит, что и это пройдет. Она поет таким теплым голосом, что я почти плачу.

– Блестяще, – выдыхаю я.

Она смеется. Ее лицо расцветает от этого смеха. Прямо как из фильма, черт возьми. Здесь, среди нас, в «Бельведере».

У меня грандиозная идея.

– Лили Ди, живое выступление в «Бельведере». Так и напишем в афише. Все подумают, что ты прямо из Штатов.

– Лили Ди? – Она смотрит на меня с удивлением. – Никогда не слышала ничего глупее.

– Ди сокращенно от Дэли, – говорю я, – это же твоя фамилия?