Всадили стальные спицы и поставили на плечо аппарат Илизарова. Как пела в известном фильме моя подруга Люся Гурченко, «Новый год настает / Он у самого порога». Премьера полетела в тартарары. Тревоги возобновились. Будущее затуманилось.

Вечерами все отделение (не только ходячие, но и лежачих вывозили на кроватях в коридор) собиралось возле телевизора. 30 декабря не отрываясь смотрели «С легким паром!» Эльдара Рязанова, хохотал народ. А 2 января будет наша театральная гостиная. В центральных газетах объявлено среди других и мое участие. Да кто тут в больнице газеты читает, да еще центральные! Я и помалкиваю, но про себя готовлюсь. Волнуюсь, как жених перед свадьбой. Как будто в первый раз – вот сейчас покажут меня на голубом экране на всю страну и на все наше второе отделение, в Новый год… мы будем вместе с Третьяком, с Пугачевой, с Михаилом Жаровым… и всё… и сойдет наваждение последних лет.

Началось! В нашем колченогом, колчеруком коридоре аншлаг. Вот представляют участников передачи. Камера движется по лицам слева направо. Жаров… Алла Пугачева (какая она все-таки обаятельная!), вот Третьяк и… малюсенький, почти незаметный скачок, просто дрогнула пленка… и пошли разные другие лица. Случайность? Или… возникшее подозрение было хуже того, что случилось потом. А случилось потом – чудо! Чудо техники.

Я ведь был там! Я это знаю! Это реальность! Мы сидели с Владиславом Третьяком плечо к плечу, и я начинал свой монолог прямо встык с его речью. Так было, я это помню – мы же просматривали это в Москве на экране. И сейчас всё как прежде, как было раньше, но меня там… не было! Ни нашего разговора с Третьяком, ни монолога Тренера, ни моих реплик с места – ничего не осталось. Меня вырезали.

Как корова языком слизала. Пришла другая реальность.

Наутро после бессонной ночи прямо из больницы я начал названивать в Москву – самому Лапину, министру, председателю Комитета по телевидению и радиовещанию. На удивление самому себе, я дозвонился. И к полному моему удивлению, он сам взял трубку. Я рассказал, что и как было, и спросил – почему? А он очень просто и совсем не в официальной манере проговорил, подумав:

– Ну что вам расстраиваться! Это не первая у вас передача. И не последняя.

– Но я хочу знать, кто распорядился это сделать и почему?

– А это вы не у нас ответа ищите, а там, у себя. Мы далеко. А вы близко посмотрите, рядом.

Вот тут мне стало очень страшно.

Скучная, вялотекущая, многолетняя операция по вдавливанию головы в плечи одного из граждан города Ленинграда была завершена.

Я рассказал все это столь подробно, чтобы обнажить механизм, действию которого подверглись десятки тысяч или более моих земляков. Я рассказал это столь подробно, чтобы меня больше не спрашивали: а вы уехали тогда из-за Товстоногова? У вас были разногласия? Он не давал вам работать?

У нас были разногласия! Но он давал мне работать. Именно он открыл передо мной совершенно новое понимание театра, он открыл во мне неизвестные ранее возможности. Он – Георгий Александрович Товстоногов – мой главный учитель, мой самый главный и любимый режиссер. Я счастлив и горд, что двадцать лет шел с ним рядом. Двадцать лет играл главные роли во многих спектаклях его замечательного театра. А развели нас органы неуловимой, непознаваемой власти, которые давили на каждого из нас, которые лишали нас перспективы, солидарности, надежды.

Кто же он, мой персональный злодей, мой давитель, мой угнетатель? Кто тот, от кого я начал свой побег из Питера, а он меня не выпускал? Долго не выпускал – годы прошли, а он все не выпускал. Не за рубеж, не в эмиграцию, а в столицу нашей родины – в Москву, в другой академический театр! Он знал обо всех моих передвижениях и намерениях и везде перекрывал мне дорогу. И таких, как я, – повторюсь! – десятки тысяч по крайней мере. И каждого из нас надо было держать в поле зрения, чтобы держать в узде, и каждому напоминать: ты не свой, ты мой, и ты мне очень не нравишься!

Кто же он? Не знаю! Не вижу лица. Иногда он снился мне. Облики бывали разные. Мне снилась месть. Мне снилась личная встреча. И находились слова, которые формулировали наконец, чья вина, и кто виноват, и какое наказание за испорченную жизнь, и как вернуть и пережить заново эти лучшие годы, пережить их без уныния, без сводящей с ума тревоги, без постоянного ожидания запрета, отказа.

Но это сны, сны… коловращение подсознания… ил, поднявшийся со дна души.

Страшна ли моя судьба? Да вовсе нет! Я счастливчик! Какие ужасы испытывали люди вокруг меня, рядом со мной! Некоторые ожесточились. Некоторые научились хитрить настолько ловко, что потеряли и позабыли начальную точку – ради чего, собственно, хитрить-то надо было. Некоторые притворились «на время», а оказалось – навсегда. Некоторые не выдержали и просто ушли из жизни.

Виноват строй? Виновата власть?

(Меня тогда выпустили на время из больницы. День и ночь ходил по квартире – думал. И надумал – написать самому – первому секретарю обкома, хозяину Ленинграда. Сел за машинку и начал печатать – у меня сохранился этот текст! «Многоуважаемый Григорий Васильевич!.. Я считаю себя настоящим советским человеком…» Две страницы напечатал жалобного текста… и снова отнялась рука!!! Правду говорю – отнялась! И боль началась. Я не допечатал, и меня увезли в больницу на новую операцию. Может быть, тогда укололо – Бог есть!)

Виноват строй? Виновата власть?

Теперь нет этого строя. И власть другая. Теперь всё в порядке? Не жмет? Комфортно? Не совсем? А что такое? Нас же выпустили, мы же на свободе!

(Шел троллейбус по Москве, по Бульварному кольцу. Человек в дорогой, но слегка истершейся папахе на голове поздоровался со мной кивком головы. Я ответил. Он назвал меня по фамилии и стал вспоминать Ленинград, БДТ…

А я все вспоминал – кто это? И только когда мы раскланялись и за ним стали закрываться двери, я по затылку узнал – он хозяин, первый – тогдашний!

Хотелось ли догнать, высказать невысказанное тогда? Пожалуй, нет… хотелось ехать дальше.)

Теперь нет того строя! Мы все тут гуляем рядом – и те, кого давили, и те, кто давил. Кто ответит за прошлое? Кого привлечь?

– Ищите рядом! – сказал мне министр.

– Ищи близко! – сказали мне мои соученики-следователи, когда я пришел за советом.

Где близко?…смотрю: знакомые… товарищи… приятели… друзья… семья? Остановись! Так весь свет попадет под подозрение.

Были и тайные недруги… конечно, могли настроить власти определенным образом… шепнуть, нажать… Но, как говаривал мой отец, самое страшное – превратиться в типа с лицом обиженного, которому человечество задолжало рубль восемьдесят пять копеек.

Правы мои следователи, правы: ближе гляди, ближе… вокруг оглянись… вот твоя комната (тепло… не в комнате тепло, а в смысле – ближе к разгадке), твои вещи, книги, стол, стул… (горячо! дальше!)…диван… телевизор… (ой, горячо!), зеркало (горит!)… стоп!