Пара получилась нелепая, но обаятельная, события, по большей части, загадочные, тайны – порой пугающие, разгадки – всегда остроумные; в ходе расследования мощный аналитический аппарат Клауса удачно умножался на житейский опыт Илоны, так что никто не оставался на вторых ролях. Но самым главным достоинством Бертиных книжек была их атмосфера, умело созданная трогательными деталями и задушевными диалогами. Вроде ничего особенного, но рядом с Илоной и Клаусом хотелось остаться жить. Или хотя бы заходить к ним в гости по вечерам – когда Берта запирается дома, чтобы как следует, всласть поработать, и все, чего от нее можно добиться, – приглашения вместе погулять с Зигзагом – целых двадцать минут. Но Иван больше не досадовал. Ее работа и правда стоила того.

Берте он долго не говорил, что читал ее книги. Просто не решался признаться. Чтение почему-то казалось ему постыдным поступком, как будто в личную переписку залез, хотя эта так называемая «личная переписка» издавалась многотысячными тиражами и продавалась во всех книжных магазинах на радость читателям. Но все равно как-то не поворачивался язык. Когда наконец раскололся, Берта сперва нахмурилась, но потом рассмеялась: ну да, конечно, ты в курсе, а чего я хотела. Сотню любовников легче было бы скрыть! Зато, узнав, что он полюбил Илону и Клауса, обрадовалась: не зря я решила, что с тобой можно иметь дело. Они отличные! И не потому, что я про них так уж хорошо написала, а сами по себе.

В итоге Бертины детективы их еще больше сблизили, можно сказать, породнили, как иногда бывает после удачного знакомства с родителями невесты – чувствуешь, что тебя приняли, признали членом семьи. То есть Иван теоретически предполагал, что так наверное бывает, на практике-то до знакомства с родителями избранницы у него еще ни разу не доходило. Просто не успевал. Он вообще был мастером короткого бурного романа – месяц, ну, два, потом начинал скучать. Но с Бертой они познакомились в марте, а в декабре он еще продолжал искренне волноваться перед каждым свиданием: как бы ей не разонравиться, не ляпнуть какую-то глупость, не разочаровать. И, в общем, уже понимал, что пожалуй не разонравится. Но волноваться от этого не переставал.

В начале декабря Берта сказала: слушай, у нас есть проблема, – и Иван чуть не умер на месте, потому что сразу решил: вот и все. Но она добавила: я влюблена в тебя по уши, мне с тобой весело, и спокойно, и вообще хорошо. Очень не хочется тебя, такого прекрасного, огорчать, но у меня есть традиция: встречать новогоднюю ночь за работой. От нее лучше не отступать. Один раз, очень давно, поддалась на уговоры, и потом за весь год не написала почти ни строчки; ладно, вру, написала, но это была моя худшая книжка, к счастью, у меня хватило ума ее на фиг выбросить, больше так не хочу.

Он даже рассмеялся от облегчения: господи, всех проблем – одна новогодняя ночь? Плюнь и забудь, терпеть не могу этот праздник. Лягу спать, или пойду в клуб с приятелями, в кои-то веки надерусь. Берта повисла у него на шее: не рассердился, не обиделся, ты самый прекрасный, ура! И весь остальной декабрь у них получился очень счастливый, свидания были чаще, и заканчивались, как правило, утром, причем – послезавтрашнего дня. И Ивану, конечно, все равно не надоело; впрочем, это он как раз заранее знал.

Но, вернувшись домой под вечер тридцать первого декабря, он внезапно затосковал. Хотя не обманывал Берту: до сих пор Новый год не казался ему важным праздником или, скажем, знаменательной датой. Но и никогда не вгонял в депрессию. Просто слегка раздражал. А тут вдруг стало по-детски обидно, хоть плачь.

Ни в какой клуб Иван, конечно, ни с кем не пошел; в любом случае, об этом надо было договариваться заранее, а ему как-то даже в голову не пришло. Идея проспать всю ночь была хороша, но совершенно нереалистична: они с Бертой дрыхли почти до полудня, и теперь он был свеж и бодр, как никогда. В конце концов, составил вполне приемлемый план. Сходил в магазин, купил килограмм мандаринов и три бутылки сухого вина, решил: сварю большую кастрюлю глинтвейна, буду всю ночь читать Бертины детективы, это почти все равно, что болтать с ней о пустяках.

Полночь Иван встретил, как было задумано – в кресле, с кружкой глинтвейна и книгой; пока за окном гремели салюты и взлетали в небо петарды, он перечитывал первый том, где шахматист Клаус знакомится со своей новой соседкой Илоной, они оба кажутся нелепыми, трогательными дураками, и даже не представляют, что у них впереди. Какое-то время и правда было неплохо, но к трем часам Иван как-то незаметно скис. Решил позвонить Берте, поздравить… ай, ладно, при чем тут какие-то поздравления? Просто поговорить. Услышать ее голос. Спросить: а в этом году ты меня любишь? – и услышать знакомое, задумчивое, почти печальное: ой, ты знаешь, похоже, что да!

После такого приятного разговора вполне можно было бы допить остатки глинтвейна и завалиться спать, но вместо Берты ему ответил механический голос: абонент недоступен, и прочее бла-бла-бла. И вот это его не на шутку встревожило, хотя конечно, можно было списать на плохую работу связи в новогоднюю ночь или обычную Бертину рассеянность – подумаешь, заработалась, забыла зарядить телефон. Но это теоретически, а на практике звонил ей снова и снова, наверное, тридцать раз, а может быть, сорок. А потом плюнул и стал одеваться: чего сидеть и впустую гадать, тыкая в телефонные кнопки, когда до ее дома на улице Повило Вишинскё отсюда максимум двадцать минут пешком. Сказал себе: я просто посмотрю на ее окна. И, может быть, крикну: «Привет!»

Окна Бертиной квартиры на втором этаже были темными, только в гостиной горел – не то чтобы свет, скорее, свеча. Но вопреки здравому смыслу, это зрелище Ивана не успокоило, наоборот, встревожило еще больше. Даже мелькнула совсем уж нелепая мысль: где свеча, там пожар, – хотя и сам понимал, что это слишком. Даже для свихнувшегося влюбленного перебор. Однако после того, как она не выглянула на его крики и даже Зигги не залаял в ответ, Иван понял, что перспектива впервые всерьез поссориться с Бертой пугает его куда меньше, чем идея вернуться домой. Потому что как поссоримся, так и помиримся, долго ли умеючи. А с ума я могу сойти навсегда.

Звонить в дверь не стал, открыл замок своим ключом, бормоча: чем хуже, тем лучше. Почему, собственно, «хуже», даже мысленно уточнять не стал. Застукать Берту с любовником было совсем не так страшно, как обнаружить, что ее вообще нет на свете – сам не знал, как такая глупость могла прийти ему в голову, но она пришла и тут же по-хозяйски заняла все свободное внутричерепное пространство, и несвободное тоже, и вообще все.

В гостиной Берты действительно горели свечи, две обычные и одна темно-синяя, украшенная золотыми вензелями, сам ее на Рождественской ярмарке покупал. На низком журнальном столе стояло блюдо с мандаринами, две початых бутылки с неведомо чем и одна большая тарелка, на которой красовался кусок пирога. Берта сидела на ковре по-турецки, Зигзаг сладко спал, умостив на ее колено свою сливочную башку, а оба кресла были заняты какими-то незнакомцами. В одном сидел худой лысый старик, завернутый в клетчатый плед, в другом – крупная высокая женщина; она первой заметила Ивана и улыбнулась ему так приветливо, что он, еще ничего толком не понимая, на всякий случай заранее всех простил.