Фавориты и придворные, от которых отнюдь не укрылся взбалмошный нрав императрицы Всероссийской, пускались подчас на диковинные уловки. Взойдя на трон после долгих лет колебаний и отверженности, эта дама, не приученная к тяготам правления, не слишком рвалась исполнять налагаемые властью обременительные обязанности. Зато обожала приемы, роскошь, почести, поклонение подданных. Ограничений терпеть не могла. Идя на поводу у своей натуры, она отделывалась от государственных забот или просто пренебрегала ими, считая пустяковыми. Склонная к эпикурейству, ленивая и раздражительная, она большую часть своих полномочий перевалила на Бестужева, хотя в иные моменты, неблагоприятные для стратегии государственного канцлера, давала почувствовать свою власть: к примеру, созывала министерские Конференции при Высочайшем дворе. Тем не менее ловкому царедворцу удалось поставить государыню в зависимое положение; он знал, как подступиться к ней, как, пользуясь особенностями ее нрава, вынудить ее вникнуть в его сообщения и благоприятствовать его намерениям. Императрица это ценила вопреки своей антипатии к нему, которую она охотно демонстрировала. К величайшему огорчению приближенных (особенно франко-прусской группировки), она ни в чем не желала себя стеснять, как бы это ни было рискованно и вредно. Она и впрямь разрушала свое здоровье: сохранилось немало писем в Потсдам, Версаль, Лондон и Вену, авторы которых подробно описывают ее мелкие и крупные недомогания (проблемы с пищеварением, простуды), но главное — ее пристрастие к эфиру. Причиной всего этого было легкомыслие шаловливой царицы. Уже в 1743 году Шетарди упрекал ее за склонность приобщаться ко всему тому, что приближает погибель. Но эта женщина умела заставить близких считаться с ее нравом, чему способствовали ужасные вспышки гнева и непредсказуемость реакций. Бестужев вопреки ожиданиям удержался на высоком посту, и Елизавета своей политики не изменила. Не желая, чтобы пролилась кровь ее подданных, она предпочла и далее сохранять нейтралитет среди распрей, потрясавших Европу.

Итак, первая серьезная попытка государственного переворота была предотвращена. Последствия случившегося легли на плечи Ивана и его семьи: маленького царя оторвали от родных, и надзор над ним стал более жестким. В политической корреспонденции тех дней прослеживается отчетливый лейтмотив: не совершает ли Елизавета ошибку? Можно ли доверять юному великому князю, внуку императора Петра I?

Начиная с первых своих манифестов, Елизавета объявляла, что отказывается от вступления в брак, а права престолонаследия предоставляет своему «дорогому племяннику» Карлу Петру Голштейн-Готторпскому, внуку Петра Великого. Такой выбор произвел в умах немалое волнение. Названный молодой человек де-факто являлся наследником трех корон — герцогской голштейнской, королевской шведской (через бабку со стороны отца, дочь Карла XI и сестру Карла XII, умершего бездетным) и российской императорской в силу завещания Екатерины I, его бабки на сей раз по материнской линии. Такая тройственная генеалогия могла привести к объединению корон либо к новой войне за наследство: некоторым уже мерещилось, что Россия «сцапает» Швецию или даже сотрет ее с карты Европы. Обстоятельства складывались так, что молодому монарху была обеспечена поддержка со стороны служилого дворянства, по природе воинственного и жадного до легких завоеваний. Это в высшей степени беспокоило Францию, всегда хранившую верность своим скандинавским союзникам. Знать старинных родов, напротив, весьма сдержанно относилась к персоне Карла Петра: рожденный в лоне протестантизма, он в глазах своих противников тем самым уже становился непоправимо негодным на роль будущего главы православной церкви. Императрица обещала добиться перехода молодого человека в «истинную веру», как только он вернется в Россию.

Другим наследником престола, единственно законным с точки зрения завещания Анны Иоанновны, являлся маленький Иван Антонович, который между тем подрастал в Холмогорах, большом северном селении, потерянном Россией; этот живой фантом был навязчивой идеей многих недовольных. Все годы правления Елизаветы ее снедала боязнь государственного переворота в его пользу. Оба потенциальных претендента на престол Романовых, Петр и Иван, на самом деле являлись германскими принцами, родней Габсбургов и Гогенцоллернов; эти кровные узы отчасти объясняли, почему придворные и дипломаты образовали такое диковинное созвездие вокруг плохо лежавшей наследственной короны. Наперекор Шетарди, «узурпировавшему» почетное место при петербургском дворе, Германия сохраняла здесь свое присутствие, в известном смысле именно она владела ключами от будущего царства.

Детство маленького Карла Петра проходило в Кильском замке. Он не получал подобающего престолонаследнику образования. Охота (при условии, чтобы близко к диким зверям не подходил) и воинская подготовка в формировании этого юноши заметно превалировали над знаниями и культурой. Впоследствии это отразится в его неномерном пристрастии к армии, парадам, мундирам. В 1738 году, десятилетним мальчиком, он из чина младшего офицера был повышен до секунд-лейтенанта; обряженный в мундирчик, он рос среди зрелых мужчин, привыкнув без стеснения обращаться к ним всем на ты. Его родитель, Карл Фридрих Голштейнский, мнил уже, что в лице своего отпрыска, казалось, равнодушного ко всему, кроме военных дел, видит перед собой нового Карла XII. Мальчик неизменно выказывал большую привязанность к герцогу, который повсюду таскал его с собой. Одержимый ненавистью к цыганам, Карл Фридрих издал против них драконовские законы, чреватые жестокими расправами. Убедившись, что сумел науськать соответствующим образом и своего сына, он взял за правило вместе с мальчиком упиваться зрелищем пыток, которым подвергали вечных скитальцев. Ребенок вырос в правилах лютеранской веры, которым обучил его проповедник Хоземан. В 1731 году герцог Голштейнский обзавелся дочкой по имени Фредерика Каролина, рожденной от его морганатической жены Доротеи Петерсен, отец которой, пастор, внес свою лепту в воспитание обоих детей. Брат и сестра были неразлучны вплоть до кончины их отца, наступившей 11 июня 1739 года. С этого дня подростка доверили заботам его кузена Адольфа Фридриха. Последний, избегая всякой ответственности, назначил ему в наставники гофмаршала Отто фон Брюммсра, человека грубого и бесцеремонного. Он пытался обучить подопечного истории, французскому языку, латыни, математике, танцам и фехтованию. Тщетно! Карл Петр не проявлял ни малейшего усердия в занятиях. Он регулярно навлекал на себя ярость Брюммера, тот метал громы и молнии, мог и безо всякого стеснения вздуть своего подопечного. Но ребенок, по натуре диковатый и злобный, только замкнулся и работал чем дальше, тем хуже.

Елизаветинский государственный переворот, совершившийся в ноябре 1741 года, радикально изменил судьбу принца, который доселе готовился стать королем Швеции: теперь этому парню, согласно завещанию императрицы, предстояло взойти на трон Романовых. В январе 1742 года молодой человек, сопровождаемый все тем же Брюммером, прибыл в Петербург. При виде его Елизавета прослезилась. Бледность и хрупкость племянника так встревожили ее, что она не сумела скрыть свои чувства. Тотчас распорядилась, чтобы в церквах молились о его здравии, но так уж оберегать подростка не стала: вынудила присутствовать на бесчисленных торжествах. В день, когда ему исполнилось четырнадцать, то есть 10 февраля, она в его честь организовала иллюминацию и фейерверк. А спустя две недели они выехали в Москву, где предстояла коронация. По этому случаю юному царевичу присвоили чин поручика Преображенского гвардейского полка — это был единственный случай, когда он проявил настоящую радость. И, нарядившись в новенький мундир, более с ним не расставался.