– Можете делать все, что вам взбредет в голову, идиоты!..

– Меня зовут Клоберданц! Запомните, герр гауптвахмистр: Клоберданц! – истошно закричал ему вслед панцергренадир.

– Катитесь к черту! – не оборачиваясь, крикнул Пфлюгер.

Он удалялся, выкрикивая на ходу: «Пусть все катится к черту! К черту!..»

Клоберданц оглянулся на Отто и вдруг вскинул винтовку.

– Вот сволочь… Я шлепну этого гада… – с ненавистью процедил он.

Отто ничего не успел сказать. Гауптвахмистр, не сбавляя шага, на ходу отстегнул кобуру и выхватил пистолет. Он вдруг остановился и, вскинув правую руку с пистолетом вверх, к виску, выстрелил. Голова его откинулась влево, как от удара, брызнув красным фонтаном из левого уха. Массивное тело гауптвахмистра Пфлюгера в полный рост рухнуло на мостовую вперед лицом.

Несколько секунд солдаты стояли посредине перекрестка, застигнутые врасплох самоубийством «дер шписса». Клоберданц опустил винтовку и неожиданно резко плюнул в сторону лежащего на мостовой.

– Собаке – собачья смерть… Хорошо, что он сделал это сам, а то я бы этого гада все равно прихлопнул. Все время рассуждал о великой Германии и геройстве, а сам прикрылся нами, чтобы выбраться из окружения… Трус…

– Он покончил с собой… – произнес Отто. Он еще не отошел от выстрела «вальтера», продырявившего голову гауптвахмистра.

– Так мог поступить только трус… – как заведенный твердил Клоберданц. – Теперь его мерзкая душонка будет вечно гореть в аду. Он не захотел с оружием в руках защищать нашу столицу, наш Берлин, и умер, как трус. Обозная гнида…

– Ну ладно, Бог ему судья… – приходя в себя, произнес Отто. – Что будем делать? Я хочу пойти с ними…

Он кивнул в сторону взвода фольксштурма, который уже исчез за изгибом боковой улочки.

– Не-ет… – замотал головой Клоберданц. Он опустил винтовку и повернулся обратно, в сторону канала. – Сначала надо предупредить Венка… Я вернусь к «Ханомагу», и, может быть, потом мы вместе попробуем вас найти…

– Удачи! – наскоро пожав руку гренадеру, крикнул Хаген, бегом бросаясь прочь от злополучного перекрестка.

* * *

В детстве, по дороге на воскресную мессу, мама запрещала Хагену останавливаться на перекрестке. «Это дьявольское место… – говорила мать. – Лукавый ловит тут неокрепшие души. Особенно по пути в храм. Дьяволу особенно сладко прельщать тех, кто спешить покаяться в своих грехах».

Об этом вдруг вспомнил Отто, топая каблуками по брусчатке мостовой. Он вдруг подумал, что весь Берлин превратился в такой перекресток, на котором война с дьявольской неутомимостью, пачками отлавливает души обреченных.

После разговора со старшим лейтенантом Головатым командир штрафного взвода с трудом отыскал Капустина внутри разрушенного дома. Обстановка внутри красноречиво указывала на то, что здесь жили люди, одна или несколько семей. Стены между комнатами были разрушены в нескольких местах, все пространство было затянуто дымом и пылевой взвесью, которые клубились в зияющих дырах обрушившегося потолка.

Среди поломанной мебели валялись тлеющие деревянные балки потолочных перекрытий и стропила. От них огонь перекинулся на ковры, опрокинутые, неприкаянно валявшиеся повсюду столы и стулья. За одним из поворотов, перескочив через свисавшую поперек балясину, Аникин лоб в лоб наскочил на человека с автоматом. Реакция сработала на уровне инстинкта, и Андрей мгновенно вскинул ППШ.

Тот же инстинкт, пока ствол автомата стремительно поднимался вверх, подсказал, что перед ним свой: на нем тоже ватная телогрейка и советская каска, а в руках – «папаша». Уже через секунду, когда на смену подсознанию и инстинкту заступил рассудок, Андрей осознал, что он видит свое отражение в зеркале трюмо, которое каким-то чудом уцелело у стены в пух и прах разбитой немецким снарядом комнаты.

Ряд из четырех или пяти комнат на первом этаже, выходивших окнами к перекрестку, простреливался насквозь вражескими пулеметами. Как раз когда Аникин обнаружил командира отделения возле выбитого окна крайней справа, угловой комнаты, противник принялся интенсивно обстреливать здание из «сорокапяток». Взрывы фугасных снарядов этих малокалиберных пушек не были такими разрушительными, как сокрушительное бронебойное уханье орудия «пантеры». Но хлопот засевшим в развалинах дома штрафникам они доставляли не меньше, разбрасывая во все стороны целые пригоршни разящих осколков.

И сам командир отделения, и его бойцы уже заняли позиции у оконных проемов и проломов внешней, к перекрестку выходившей стены и вели перестрелку с засевшими на баррикаде и в стоящих по соседству домах.

Фашисты вели с противоположной стороны площади такой шквальный огонь, что баррикады практически не было видно. Всю ее затянул сизо-белый пороховой дым, сквозь который то тут, то там прорезывались огненные факелочки.

Бойцы пытались стрелять прицельно, но высунуться из проема хотя бы на миг было практически невозможно. Края оконных проемов по периметру секлись без перерыва летящими пулями. Противостоящие окнам, покрытые обоями стены уже превратились в решето, где сквозь клочья бумаги и известку скелетами торчали крест-накрест прибитые планки.

– Ух, и жарят, товарищ командир!.. – увидев Аникина, весело доложил Капустин.

Рядом с ним, с другой стороны проема, занял место Тютин, уже успевший оборудовать свою боевую позицию подручными средствами защиты. Он пододвинул к себе массивную кровать вплотную высокой дубовой спинкой, так что та надежно закрывала его с тыльной стороны.

– Осколки, товарищ Аникин… так и сыплют… Чистый град!.. – пояснил боец командиру, постучав прикладом винтовки по крепкому дереву.

– А это, значит, у тебя заместо зонтика… – со злой иронией прокричал Андрей, вжимаясь плашмя в деревянный пол. Тело машинально отреагировало на взрыв, прогремевший за спиной, и раздавшийся затем грохот рушащихся перекрытий. Кровать, задействованную Тютиным, подбросило ударной волной, и внешнюю сторону кроватной спинки изрешетил аккуратный ряд осколков.

– Видали, товарищ Аникин?! – победоносно закричал Тютин. Как будто Андрей стал свидетелем успешно проведенного опыта.

Выждав несколько мгновений у проема, прижавшись спиной к стене, он уловил только ему одному открывшийся в непрерывно гремящем потоке летящего в комнату свинца миг затишья. Стремительно повернувшись к окну, Капустин дал короткую очередь в сторону баррикады. В руках у него был трофейный «шмайсер», захваченный еще во время рукопашной схватки на опушке Шпреевальде.

Огневой шквал плеснул в проем с новой силой, но было поздно: молодой боец уже успел прильнуть к своему укромному месту у стены.

Аникин, преодолев метр до безопасного пространства возле Капустина, поднялся на ноги.