– Вы хотите поставить свечку?

Лена задумалась и потому не услышала вопроса. «Отец… Он ведь все понял. Понял, чего добивается Симеон. И ни слова. Он не остановил меня. Он предал. Ну и пусть. Пусть так и будет».

– А, что? – очнулась Лена. – Проводите меня к отцу Симеону, – произнесла девушка.

– Вы пришли к владыке, сейчас я сообщу ему. Как вас представить?

– Проводите к нему, он ждет.

Прислужник не стал спорить и сказал девушке:

– Следуйте за мной.

Мрачный коридор с высоким потолком привел к массивной двери, сработанной из забитых по диагонали широких досок. Прислужник робко постучался. За дверью послышалось:

– Войдите, не заперто.

Прислужник приоткрыл дверь, просунул голову и несмело доложил:

– Здесь девушка. Она сказала, что вы ее ждете.

– Девушка… Да, пусть войдет. Принеси епитрахиль[9]и кагор. Ей надо исповедаться.

– Слушаюсь, – повиновался услужливый лакей, пренебрегая правилами. А ведь он хорошо помнил наставления катехизиса[10]– непозволительно лицам противоположного пола навещать монахов.

Лена вошла в келью. Отец Симеон, сидящий на табуретке, в свои тридцать три года являл собой образ святого старца. Девушка окинула взглядом его затхлое жилище. Словно в подтверждение визуальной картине она вполне могла сойти за благочестивую обитель аскета. Черная ряса епископа сливалась с темно-серыми тонами плохо освещенного убранства. И только лицо, кисти рук и крест, свисавший между ног, светились в отражении мерцающего огонька лампады.

Лене представился театр марионеток, где действом кукол управляют актеры, облаченные в черные костюмы. Костюмы вливаются в антураж полного мрака, и куклы двигаются в пространстве как бы сами, без постороннего участия. Лене показалось, что лицо и руки Симеона существуют в этом давящем полумраке сами по себе, отдельно от туловища, подобно марионеткам. Крест в ее глазах был таким же живым, как руки и глаза, он был таким же весомым придатком в здешней обстановке, наравне с уставленными книгами полками и крохотным сводчатым окошком с мозаичным обликом Христа.

«Вряд ли он читал при таком свете. Зачем тогда эта книга с крестом в руках», – пронеслась шальная мысль. Лене стало страшно. Эта узкая кровать с шерстяным коричневым покрывалом – неужели на этом ложе она расстанется со своей девственностью, неужели здесь ей уготовано потерять честь? Отдать ее этому мерзкому человеку, выдающему себя на благочестивого клирика… Выходит, так. Иначе он не отстанет от отца. Ее отец слабый, безвольный человек. Кроме нее, его некому защитить.

Все здесь было притворным. Подчеркнутая аккуратность играла при слабом огоньке мертвыми бликами. И даже Богоматерь смотрела с иконы пустыми глазами. В комнате отца иконы казались Лене живыми, она обращалась к Господу и читала в глазах непорочной Девы понимание. В келье Симеона царила иллюзия, которую епископ постоянно содержал в надлежащем виде. Ухоженность во всем – каждая вещь была на своем месте. Единственное, от чего он не смог избавиться, так это от запаха. А может, он и не чувствовал затхлости.

Когда Лена очутилась в этих казематах, ей стало не по себе. Но она выбирала из двух зол. Девушка выбрала меньшее и восприняла его сердцем как заслуженное наказание себе самой.

Симеон приподнялся с табурета, подошел к Лене и, зажав ее ладонь в своих руках, монотонно произнес:

– Дочь моя, я вижу в твоих глазах уныние, ты чем-то встревожена. Всякий грех и хула простятся человекам, а хула на Духа не простится человекам. Всякий грех простится, кроме кощунного слова на Духа Святаго. Так написано в Евангелии. Уныние – один из семи смертных грехов. Уныние порождает отчаяние, отчаяние ведет к безрассудству. Жизнь следует понимать такой, какой даровал ее Господь. А она полна соблазнов, кои сильнее человеков…

Епископ не знал, что еще сказать этой девушке. Он знал наверняка только одно: у него не хватит сил отпустить эту красотку, не насладившись ее юным телом. Он не находил ничего другого, как плести все, что взбредет в голову, заодно поглаживая девушке руку…

– Человек часто не в силах противиться природе. Естество затмевает рассудок и ведет к грехопадению. Все это великий фарс – борьба разума и инстинктов! Потому и нужна целебная сила покаяния. Человек грешен, Христос принял мученическую смерть за грехи наши. И мы не должны забывать это. Лишь вера откроет ворота в вечную жизнь. Вера в справедливось Божью и снисхождение Вседержителя к своим слабым твореньям, к человекам…

Симеон терял самообладание, ему казалось, что девушка насмехается над ним…

– Дочь моя, ты сама прелесть. Устоять, совладать с искушением – разум не в силах побороть желание…

– Ну, вот и договорился наконец до сути, – перебила его Лена. На лице Симеона появилась знакомая улыбка. Он набрался смелости и начал шарить руками по телу Леночки, пытаясь ее раздеть.

– Ты оставишь в покое моего отца? – остановила его Лена.

– Конечно, конечно. И пальцем не трону… – засеменил словами епископ. Он судорожно затрясся, когда Лена сама сняла платье и освободила ноги от туфель. Она присела на кушетку и стала стягивать чулки.

Симеон на цыпочках, опасаясь сделать что-нибудь не так, подошел к двери и задвинул защелку. Когда он повернулся, Лена, обнаженная, уже была на кровати. Симеон на ходу расстался с рясой и в животном порыве принялся целовать ее тело.

– Только, пожалуйста, сделай все быстро и, прошу тебя, не целуй меня в губы, – с омерзением прошептала она, увернувшись от поцелуя.

В дверь постучались в тот миг, когда батюшка забился в конвульсиях оргазма, упиваясь своим блаженством. Сквозь собственные всхлипывания он расслышал доносившиеся за дверью слова прислужника: «Батюшка, я принес кагор и епитрахиль».

– Пошел вон! – в припадке ярости, сдобренной негой, закричал епископ.

Все было позади. Лена вышла за калитку забора и вдохнула свежий воздух городского парка. Мозг не думал. Только что ее честь втоптали в грязь, а ей до этого не было никакого дела, будто и не с ней это произошло, не она лежала на узкой кровати под телом грешного монаха. Ее встряхнул вопрос из темноты:

– Где ты была? Я видел, как ты зашла в собор, но там тебя не нашел. Куда ты пропала? – Это был Борис.