Вот и Кьеркегор тоже пытается разрушить мир благополучного христианства. «Вера, – пишет он, – означает глубокое, сильное, блаженное беспокойство, которое подвигает верующего к тому, чтобы он не мог успокоиться в этом мире, так что тот, кто совершенно успокоился, перестал быть и верующим». Верующий, христианин, – говорит Кьеркегор, – это тот, кто следует за Христом. А следование за Христом – это ежедневное, постоянное несение своего креста. Размышляя о Евангельском богатом юноше, Кьеркегор пишет: «Христос не сказал ведь богатому юноше: „Если хочешь быть совершенным, то продай все свое имение и раздай нищим“ Христос говорит иначе, Он говорит: пойди, продай все, что имеешь, и раздай это нищим, „и приходи, последуй за Мною, взяв крест“ (Мк 10:21). Таким образом, продать все свое имение и раздать деньги нищим – еще не значит взять крест, это, самое большее, – начало, хорошее начало для того, чтобы затем взять крест и последовать за Христом. Раздать все нищим – это первое, это – если язык допускает здесь простительное остроумие – означает взвалить на себя крест; за этим же следует непрестанное продолжение: нести свой крест. Это несение креста должно иметь место ежедневно, а не как исключение один только раз; и оно никак, никак невозможно без того, чтобы последователь был готов оставить все, отвергаясь себя».

Более того, Кьеркегор говорит о том, что понастоящему следует за Христом не тот, кого Христос как бы ведет рядом с собой за руку, и не тот, кто видит идущего перед ним Христа, – нет, «следовать за кем-то означает идти тем же путем, каким шел тот, за кем ты следуешь; тем самым это означает, что ты не видишь уже перед собой спину того, за кем следуешь». Ты должен идти один, идти в одиночку, ведь только так ты можешь научиться «располагать свой дух в подобии с расположением духа учителя». И при этом твой путь как христианина тесен не в смысле внешних рамок, ограничений, которые якобы нужно на себя наложить, но тесен постольку, поскольку «сама теснота является путем». И на этом пути верующий не знает, как его поведут, через какие земные обстоятельства его будут вести, и он может проходить этот путь, не ужасаясь такой неизвестности, только если доподлинно знает, что Бог есть любовь. «Ведь если дело идет о совете Божией любви, тогда не требуется, чтобы человек был в состоянии его понять, но достаточно того, чтобы он был в состоянии верить и, веруя, понимать, что Бог есть любовь. Если Бог есть вечная любовь, тогда не страшно быть не в состоянии понять Божий совет о тебе; но если Он есть хитрость, то очень страшно, если ты не сможешь Его понять». Бог есть любовь, «ведь если Бог не есть любовь и если Бог не есть любовь во всем, тогда нет никакого Бога»[62].

* * *

Не имамы здесь пребывающего града, – пишет апостол Павел, – и потому не может быть благополучного – в мирском смысле – христианства, не может быть благополучного христианина, не может христианин искать себе в жизни духовного комфорта, в Церкви – благополучия, и Церковь не должна искать на этой земле благополучия, потому что она следует за Христом. Церковь не должна бояться следовать за Христом. Лишили ее в XX веке всех мирских подпорок, – и она пошла за Христом. Она ничего не говорила, не обличала власти, не призывала народ к политическим действиям, она ничего такого не делала, когда она страдала, – она просто следовала за Христом. А сейчас стало сильным желание встроиться в систему благополучия, и это – не то чтобы идея Церкви, это идея тех нас, кто пришел сегодня в Церковь, зараженный идеей благополучия, и хочет эту идею благополучия – на уровне от простого, самого незаметного прихожанина до церковного иерарха – совместить с жизнью во Христе. А эта книга Кьеркегора, слава Богу, разрушает представление о том, что это возможно, что возможно быть христианином в благополучии, что возможно Церкви в этом мире быть благополучной – и быть Церковью.

* * *

Кьеркегор говорит о страдании, о том, как христианин должен переносить страдания и почему в своем страдании он должен благодарить Бога. Интересно, что, не будучи знаком со святоотеческой аскетической традицией, он говорит абсолютно в духе этой традиции, говорит ее словами и образами. Удивительно, что мы, русские люди, которые, казалось бы, в большей мере воспитаны на святоотеческой традиции, воспринимаем образ страдания через русскую литературу, которая не соотносит страдание со Христом. Яркий пример тому – Достоевский, который больше всех русских писателей говорит о страдании. У него «пострадать» понимается только в языческом смысле как «принять на себя муку, истерзать себя» просто для того, чтобы пройти некий ритуал самоочищения: страдание должно само тебя очистить, обновить и преобразить. Но в этом нет Христа. Если мы почитаем «Записки из Мертвого дома», где Достоевский описывает свое пребывание на каторге, то увидим там очень много его заметок о том, как страдают русские люди; в частности, он приводит совершенно дикий пример: один из заключенных набрасывается на жандарма с кирпичом. Зачем? Чтобы пострадать, чтобы пойти на муку. Потому что страдалец в глазах русского человека – это всегда победитель, он всегда прав.

В этом нет никакого понимания того, что такое страдание во Христе. И у Толстого, когда Платон Ка-ратаев говорит с Пьером Безуховым о страдании, вообще нет ни слова о Христе; там то же самое языческое представление. Достоевский, Толстой и другие русские писатели пишут о страдании как о движении к самоистреблению, о пути к самоистреблению, пути ни во что. А Кьеркегор пишет о страдании как о жизни, как о приобретении, пишет о том, как ты через страдание прежде всего становишься человеком, обретаешь иной образ восприятия мира, потому что именно страдание способно расколоть твою ложную оболочку, как скорлупу ореха, и дать тебе иной, истинный образ восприятия мира во Христе. Ты становишься способен увидеть мир Его глазами, увидеть мир через Христа; через страдание ты приобретаешь полноту восприятия мира. И об этом же пишут святые Отцы.

Отвечая на вопрос: «Кто по самой истине крепче всех?», – преподобный Исаак Сирин говорит: «Тот, кто благодушествует в скорбях временных, в которых сокрыты жизнь и слава победы его, и не вожделел широты, в которой скрывается зловоние стыда и которая обретающего его во всякое время напоевает из чаши воздыхания». Или он же пишет: «Кто бежит от искушений, тот бежит от добродетели. Разумею же искушение не пожеланий, но скорбей». А Кьеркегор, размышляя об искушениях, говорит: «Не сделал ли Бог искушение выносимым благодаря тому, что Он от вечности устроил так, что теснота является путем; ведь тем самым теснота раз и навсегда сделана выносимой. И что может служить более верным залогом того, что в искушении всегда есть выход, ведущий ко благу, чем то, что теснота сама является путем, – ведь это значит, что теснота сама является выходом, и благим выходом из тесных обстояний». А в другой своей работе, «„Первосвященник“ – „Мытарь“ – „Грешница“», Кьеркегор развивает мысль об искушении так: «Если ты хочешь знать, что необходимо для того, чтобы быть способным верно судить о силе постигшего тебя искушения, позволь, я расскажу тебе это. Необходимо: чтобы ты устоял перед искушением. Только тогда ты поистине будешь знать, какова была его сила; если же ты не устоял перед искушением, ты знаешь лишь ложь – ту ложь, что внушило тебе искушение: как раз для того, чтобы ты поддался ему, оно внушило тебе, сколь страшна его сила».