Второе решение я не мог выполнить в течение следующего часа. Оно осуществилось только тогда, когда пришла Иветта ставить капельницу. Потрясающая личность — эта черная женщина работала с несколькими ветеринарами, любила животных и исключительно хорошо обращалась с Нортоном — нашептывала ему всякие нежности вроде «хороший мальчик», «сладкая крошка», а уж до чего-чего, а до этого он был охотник. Время от времени Иветта пыталась учить меня делать мерзкую процедуру. Несмотря на вероятность лишиться части заработка, она не уставала повторять, что Нортону было бы намного приятнее получать помощь из моих рук Когда она это говорила и показывала, что нужно делать, я сознавал ее правоту, но не мог себя перебороть.

Однако в этом и заключалось мое второе решение. Теперь мой кот был по-настоящему болен, и я был потрясен тем, что первой мыслью, которая пришла мне в голову, стало: «Хочу самостоятельно заботиться о Нортоне». Я не желал оставаться в стороне, быть отделенным от него. Не думал о том, как будет надежнее и безопаснее. Стремился к одному — чтобы делать все, что полагалось. И начать немедленно.

Как только Иветта переступила порог, я сообщил ей, что у Нортона рак и что теперь я хочу ставить капельницы сам. Попросил никому не говорить — не о вопиющем для меня решении, а о том, что у кота онкология. Понимаю, звучит глупо, но я не хотел, чтобы об этом знали. Как бы ни казалось странным, я стремился оградить Нортона от вмешательства в его личную жизнь. Он был необычным котом — о нем не только постоянно спрашивали, люди проезжали сотни миль, чтобы с ним познакомиться! Если я обедал с друзьями, меня почти наверняка спрашивали, как поживает Нортон, бывал ли где-нибудь в последнее время и не происходило ли с ним чего-нибудь особенного? Похоже, как если бы у меня был сын-подросток. Не по годам развитый сын-подросток. Люди живо интересовались каждой деталью жизни Нортона, и я понимал, что такой же интерес будет проявлен к его болезни. Я поверил Дайане Делоренцо, которая сказала, что непосредственной опасности нет и кот вот-вот не умрет. Поэтому я, как во всех других обстоятельствах, сделал для него то же, что сделал бы для себя, — решил помалкивать о болезни, чтобы кот, насколько возможно, продолжал вести нормальную жизнь и чтобы люди не испытывали к нему жалости.

Я заплатил Иветте, но сказал, что на этот раз все проделаю сам. Она начала устанавливать капельницу, намереваясь показать, как проводить процедуру, но я отказался: в этом не было необходимости — она учила меня много раз. Я четко помнил, что требовалось. Оставалось взяться за дело и довести до конца. Иветта отошла в сторонку и ждала, но я попросил ее не задерживаться и уйти — хотел поставить капельницу сам. Мое решение ее совсем не возмутило, я же ясно понимал, что у меня ничего не получится, если за мной станут наблюдать. Теперь это касалось только меня и кота. И никого больше.

Иветта ушла, качая головой (прочувствовали, мотив качания головой проходит через всю мою жизнь?). А я остался с Нортоном и чертовым пластиковым сосудом.

Я много раз наблюдал, как это делала Иветта, и теперь повторял ее действия. Она совершала процедуру в ванной. В небольшом замкнутом пространстве ей было удобнее и, по ее словам, комфортнее коту. Легче закрепить сосуд, чтобы жидкость свободно текла, и там можно было удобно сидеть. Я не мог не согласиться. Следовательно, больше никаких обеденных столов для малыша. Я положил капельницу в наполненную горячей водой раковину, чтобы жидкость согрелась. Затем прикрепил сооружение к перекладине, по которой скользила душевая шторка. Пока все шло нормально. Выбор был сделан в пользу красной иглы. Пусть процедура займет больше времени, но я не был уверен, что мне удастся ввести в кота зеленую штуковину, не лишив при этом жизни его (или себя). Присоединив трубку и изготовив иглу, я посадил Нортона на колени, как это делала Иветта. Наклонился над ним и минуту-другую шептал в его загнутое ухо. Не просто всякую ласковую чушь — сказал, что по-настоящему его люблю, что никогда его не обижу, и попросил: пожалуйста, ну, пожалуйста, будь паинькой, не убегай, пока я не закончу, даже если у меня не все гладко выйдет, потому что это очень важно, и мне нужна твоя помощь.

Неужели я в самом деле верил, что он меня понимает?

М-м-м… да, верил.

Ладно, черт возьми, признаюсь. Как на духу — я был на сто процентов убежден: он понимал все, что я говорю.

И до сих пор так считаю.

Потому что дальше он вел себя так. Я собрал его шкурку в щепоть левой рукой, как меня учили, и ввел иглу (при этом услышал легкий хлопающий звук, давший мне знать, что я все сделал правильно). Открыл краник, жидкость потекла в его тельце. И пока продолжалась процедура, кот спокойно сидел у меня на коленях и, слегка откинув голову, мурлыкал.

Секунд через тридцать я начал успокаиваться. Не предполагал, что это будет стоить такого напряжения, и теперь словно выходил из транса. Понял, что сижу в своей ванной, мурлыкающий кот у меня на коленях, и я сумел сделать то, чего боялся полтора года. Я начал ласкать Нортона и, пока продолжалась процедура, поглаживал ему бок и голову, приговаривая, какой он славный парень. От души поблагодарил его за терпение, и он — только не подумайте, что я шучу — в ответ мяукнул. Тихо, очень нежно, и я понял, что он мне ответил. И еще должен сказать, что не только уверен, что он понимал меня, — я тоже его понял.

Он сказал мне «спасибо».

После этого все пошло как по маслу. Эти процедуры превратились для меня из отрезков времени, которые надо было пережить, в минуты, которых я искренне ждал. Летели дни, теперь капельницы требовались Нортону чаще двух раз в неделю. А потом — ежедневно. И эти десять минут стали моим любимым временем дня. Мы удалялись в ванную и закрывали дверь. Нортон устраивался у меня на коленях и, свернувшись в удобной для него позе, начинал мурлыкать. Он мурлыкал, я с ним разговаривал — говорил, какой он замечательный кот и как я его люблю. Затем вводил иглу. Со временем я научился использовать большие зеленые иглы, вместо маленьких красных. Знаете, я стал настоящим профи, и он мурлыкал все громче. Мы сидели пять минут, пока в его организм поступал лечебный раствор. Я говорил без остановки, а кот иногда мяукал в ответ. Или, лизнув руку, прятал нос в изгибе моего локтя. Не было случая, чтобы у меня не возникло теплого чувства, что мы оба там, где нам больше всего нравится, и занимаемся тем, чем должны заниматься: проводим время вместе, стараясь облегчить ему жизнь.

И вот еще что.

Я нисколько не сомневаюсь, что Нортон мне помогал. Он сознавал, как я нервничаю. Понимал, что боюсь сделать ему больно, или как-нибудь напортачить. Как беспокоюсь за него. И поддерживал меня. Не только спокойно сидел — всеми силами демонстрировал дружелюбие, показывал, что я все делаю правильно и ситуация под контролем. Кот понимал, что я ему помогаю, — ежедневные капельницы облегчали его состояние и повышали настроение. Я замечал это, как только открывал краник капельницы, и он отвечал мне тем же. Некошатники могут мне не поверить (хотя любой некошатник, дочитавший до этого места, тоже человек с причудами — может, и поверит). Однако готов поспорить: как только эта книга выйдет из печати, я начну получать письма с рассказами о том, как кошки помогали хозяевам в трудных ситуациях. Но если даже не начну, не сомневаюсь: Нортон, пока я ставил ему капельницы, руководил мною и показывал, что надо делать. Внушал, что у меня получится.