— Алале алала-а-а! Алале алала-а-а!

— Седьмой созданной Ахура-Маздой страной, — Астрей ни на минуту не переставал повествование, — была Ваэкерета, Кабура, где мы собственно и находимся. А Ангра-Майнью, который есть смерть, призвал паирик,[113]демониц из проклятой расы друдж…[114]А чтоб ты знал, тетрарх, паирики…

— Алале алала-а-а! Алале алала-а-а!

— Паирики, как все друджи, были некогда демонами небес, как зловещие звезды висели на вечернем небосклоне. Ненавидели род людской. И чем больше расцветала среди людей добродетель и набожность, тем большей была злость друджей и их жажда мести. Этой жаждой воспользовался Ангра-Майнью, отдав паирик под командование своих дэвов. А люди стали их добычей. Ибо паирики прокладывают дорогу демонам, используя человеческую слабость. Обманывают, искушают совершить грех, подбивают к правонарушениям и злодеяниям, соблазняют к извращению и вырождению, влекут к идолопоклонству. Заражают чародейством и чернокнижием, кощунственной и проклятой религией Йатук-Диноих…

От стола доносились пения, рев и женский визг. Герпандер вздохнул, глядя на статуэтку Анахиты.

— …а над всеми паириками властвует злая Аз, разнузданная демоница похоти, развратница созданий, Хозяйка Кровавого Месяца, Которая пробуждает к жизни мертвых, Та, Которая кроется в ущельях…

— Мы — армия Великого Александра! — загремел за столом таксиарх[115]Полидокл, самый старший по чину офицер собрания. — Мир наш! Он стоит на коленях перед нами. Мы поставили на колени Сирию и Египет! В пух и прах разбили персов! Штурмом взяли Сарды и Гордион, превратили в развалины завоеванные Милет, Тир и Халикарнас! Арканили женщин на улицах Суз! Сожгли Персеполь с его дворцами. Ограбили Экбатану Гекатомпилос с его ста вратами. Перед нами пали на колени Мидия, Ариа и Дрангиана, своей очереди ждут Согдиана и Хорезм.

А потом в Индию, на реки Инд и Гидасп! Перед нами Таксила и Гандхара, Магхада и Паттала, перед нами легендарная Айодхья![116]Мы дойдем туда, куда не доходил Камбис![117]Значительно дальше, чем границы известной ойкумены. Ничто не сдержит наш поход!

— Но в конце концов Добрый Ахура-Мазда одолеет все зло, уничтожит несправедливость, истребит дэвов, искоренит чародеев, растопчет, как змею, Аз и ее паирики. И воцарится власть праведных и боголюбивых. И мир возродится…

— Это вовсе не легенда, — прервал начавший уже немножко скучать Герпандер. — Это персидские верования, религия перса Заратустры. А ты, Астрей, никак пытаешься меня в нее переманить. Конечно же, я чту богов и их божественность. Под очень различными именами и в обрядах настолько разнообразных, что ты бы воистину изумился этому разнообразию. Вера в единого бога, кроме того, что она абсолютно глупая и бессмысленная, ко всему прочему еще и скучная. В самый раз для перса или массагетов.[118]А я еще раз напоминаю, что меня интересует змея. Золотая змея, которую мне случилось видеть в горном ущелье под Гаузакой. Ты можешь удовлетворить мое любопытство? Если нет, тогда до свидания, а я вернусь на пир. Еще не поздно, успею напиться.

— Легенды Паропамисад, — воскликнул маг, — рассказывают именно о паириках. Будучи побежденными Ахура-Маздой и его эманацией Амеша-Спентой,[119]паирики, бывшие небесные существа, заползли в норы и ямы, попрятались в темноте земли. Если выползают на свет, то в образе змеи. Лишенные давних сил, не имея поддержки ни от дэвов, ни от чародеев, паирики влекут и манят к себе смертных. Охотнее всего — воинов, мужей отважных, но только измененных контактом с войной, кровью и смертью… Измененных и испорченных навсегда… Не поэтому ли ты интересуешься змеями, тетрарх? Признайся, ты чувствовал ее магнетизм? Если да, то хорошо, что не поддался. Ибо горе воину, если поддастся искушению, если пойдет за паирикой. Лучше бы ему было пасть в бою…

— А зачем, по-твоему, — надул губы Герпандер, — эта змея манит испорченных войной воинов? С какой целью она это делает?

— Может, затем, — Астрей погладил бороду и загадочно улыбнулся, — чтобы прервать страдания одиночества? Паирика, как любое существо женского пола, жаждет мужского общества как днем, так и ночью… Не смейся, тетрарх. Я с тобой делюсь знанием, которое содержат древние книги, свитки и папирусы. Во всяком случае, некоторые из них. Потому что другие…

— Что — другие?

— Другие… — маг на мгновение заколебался. — Другие представляют дело по-другому. Те паирики, о которых я рассказывал, ненавидят род человеческий, они просто одержимы жаждой причинять людям вред и наносить обиды, сеять сомнение и отчаяние. Жаждут ширить и распространять зло изо всех сил, чем ужаснее зло, тем больше радость демоницы. Но поскольку ее мощь ограничена, то ей нужен помощник. Сообщник, чтобы делать зло. А в этой области никто и ничто не сравнится с человеком. Никто и ничто не проявляет в жестокостях такого воодушевления, страсти и изобретательности. Никакой демон, никакое чудовище…

— Страшно, — прервал Герпандер. — И удручающе. Особенно на пустой желудок. К счастью, все это выдумка. Причем, как мне кажется, выдуманная на ходу. А? Халдей?

— Это не выдумка, а легенда.

— А какая, на голову Горгоны, тут разница?

— Легенды, — улыбнулся Астрей, — хоть и выдуманы, своим началом имеют желание либо страх, две силы, которые правят миром. Нельзя понять легенду, не понимая собственных желаний и страхов. Ты уверен в своих желаниях, тетрарх? И знаешь ли ты, чего боишься?

Герпандер не слышал последних слов мага. Что-то другое привлекло его внимание. К пировавшим быстрым шагом подходил не кто иной, как ипарх Селевк.[120]По его походке и выражению лица было прекрасно видно, что он явился сюда вовсе не для того, чтобы пиршествовать. Ответив кивком головы на почтительные приветствия, он решительным жестом отодвинул поданную ему чашу, не менее решительно и резко подозвал к себе иларха[121]Теодора, непосредственного начальника Герпандера, и оттащил его в сторону. Теодор слушал, а глаза его уже бегали по залу. Герпандер догадывался, кого он выискивает, поэтому поспешно попрощался с Астреем и быстро направился в сторону командиров. Он бесцеремонно отодвинул со своего пути цепляющуюся к нему девушку с подведенными черным колем глазами и подкрашенными ярко-красными сосками. Ипарх тем временем покинул зал, а Теодор вышел навстречу Герпандеру.