Вдруг дверь опочивальни отворилась, вышла императрица со свечой в руках и направилась к тронному залу. Фрейлины были удивлены таким поздним выходом, а затем длительным отсутствием императрицы.

   Их колебания и перешептывания прервал звонок из опочивальни, которым привычно вызывалась прислуга.

   Фрейлины переступили порог – и чуть было не оледенели от испуга. Императрица, которая только что прошла мимо них в ночном наряде и со свечой в руках, в действительности, лежала у себя в постели, как будто бы никуда и не выходила.

   -Кто там слоняется и не дает спать? – недовольно щурилась спросонья она на фрейлин.

   Те замялись, то отнекивались, то что-то мямлили себе под нос, только разжигая этим любопытство Екатерины, которая что-то заподозрила и, наконец, настояла рассказать всю правду.

   Фрейлины вынуждены были рассказать о только что увиденном.

   – Помогите одеться! Быстро! – сон куда сразу и подевался у императрицы.

   Они вместе прошли в тронный зал, дверь его была приоткрыта, и остолбенели, едва переступили порог.

   Огромный зал был освещен невиданным до сих пор здесь каким-то зеленоватым, призрачным и мерцающим светом, а на троне сидела… императрица Екатерина ІІ.

   Оробевшая вся, охваченная ужасом, от которого стягивалась кожа на голове и деревенело все тело, смотрела императрица завороженным взглядом на саму себя, на своего двойника, который неподвижно сидел на троне, под нереально зеленоватым, каким-то потусторонним светом; она смотрела и не могла отвести глаза, словно околдована была какой-то ворожеей, или тот взгляд удерживали невидимые, неизвестные и мощные магниты, пока не упала в обморок.

   А еще через какую-то минуту исчез и призрачный свет, и видение, тронный зал был пуст, как и сам трон, сознание вернулось к императрице.

   Фрейлины перекрестились и поклялись об этом никогда и никому не обмолвиться и словом.

   Императрица от увиденного пришла в себя разве что дня через два, когда утром проснулась со свежими силами, опять бодрой, готовой к новым хлопотам. Она выпила кофейку, перебросилась шуткой с камердинером и направилась в туалет. Удобно усевшись на троне польских королей, который служил ей стульчиком в клозете, она напряглась справить нужду, как вдруг что-то случилось, словно какая-то искорка затрещала в виске. А дальше зашумело в голове, мир покачнулся и стал колыхаться, потом и вовсе поплыл, неуправляемо так, как будто лодка, которая попала в бурную речную круговерть; откуда ни возьмись над ней стаи воронов, даже не воронов, они только внешне напоминали их, быстрее зловещих каких-то летучих мышей с перепонками на крыльях: они кружили над ней с жутким криком, выпускали большие черные когти, пытаясь все схватить ее, но она некоторое время успевала уклоняться и выворачиваться, пока не упали сумерки и не наступила ночь.

   Камердинер Захарий Зотов долго и терпеливо ожидал императрицу, пока тревожно не ёкнуло сердце, и он отважился: изо всех сил ударив плечом в дверь, вломился в туалет.

   Императрица лежала на полу, лицо было багровым, а из горла вырывался болезненный хрип.

   Поднялась тревога, прибежали придворные, и отяжелевшее тело вытянули из туалета, но даже шесть человек не смогло поднять его на кровать, поэтому постелили просто на полу сафьяновый матрас и положили на него умирающую императрицу.

   А дальше дворец загудел, как улей: бегали курьеры, мчали гонцы с донесениями к сыну Павлу в Гатчину, прибывали придворные.

   Около тела хлопотали врачи. Они прикладывали к ногам шпанские мушки, пускали кровь из руки. Но в глазах врачей надежда даже не просматривалась.

   В девять вечера лейб-медик известил, что императрица умирает. Напрасно ожидал в уголке владыка, который должен был исповедовать императрицу, но она так и не пришла в себя. Еще пробовал причастить ее, но не удалось, потому что, как записал придворный очевидец, этого не случилось "по причине пены, которая выходила изо рта".

   И вспомнились владыке слова митрополита Мациевича, молвленные укоризненно на том давнем уже, предавнем суде: "Умрешь ты без христианской исповеди и причастия".

   А в последующие дни шли привычные и в то же время такие необычные приготовления к похоронам императрицы.

   Неслыханное зрелище творилось на виду у тысяч людей. Встал из могилы император Петр ІІІ. Сын, как и многие в России, знал, что это мать убила отца. Заняв престол, Павел I решил не погребать мать, пока не отдаст последний долг отцу – он хоть теперь коронует его, потому что задушили Петра ІІ еще до коронования. Екатерина ІІ месяц лежала в гробу непохороненная.

   Спешные гонцы мчали в Москву по царские регалии, а между тем из кладбища Александро-Невской лавры выкопанный гроб доставлен и стоит рядом с гробом императрицы Екатерины ІІ. Убийца и жертва, муж и жена, всё-таки встретились.

   -Кто понесет корону? – переспросили в начале церемонии императора Павла.

   – Орлов, – ответил без колебаний, вымолвил задуманное давно, притаившееся в душе долгими годами.

   Алексей Орлов брал императорскую корону в руки, как будто она была раскалена, и она действительно обжигала ему пальцы и ладони, вызывая неестественный, морозящий кровь, подсознательный животный ужас. "Ты еще будешь короновать того, чья кровь на твоих руках", – зазвучало Алексею из глубины трех десятилетий сказанное на суде митрополитом, донеслось, докатилось, как катится лесом и перелеском чьё-то отдаленное эхо.

   40

   В гостиную императора ворвались стремительно, раскрасневшиеся и возбужденные от выпитого, они уже действовали без осторожности.

   Император Павел, заслышав грохот, успел лишь спрятаться и стоял удивлённо в нижнем белье перед ширмами.

   · -Вы арестованы, Ваше величество!

   · Император начинал понимать, что это происходит так непредвиденно, стал приходить в себя от неожиданности и, выпрямившись, уже привычным властным голосом крикнул Зубову.

   · -Вы в своем уме, Платон Александрович!

   · -Ты больше не император, – отрезал тут же расгоревшийся от бега по ступеням Зубов – Александр наш император!

   В опочивальню вваливались друг за другом заговорщики – Бенигсен, брат Платона Николай, Яшвиль, Татаринов, а когда окружили императора полукругом, то Платон вынул заготовленный заранее текст отречения от престола.

   Выведенный из себя неслыханной и немыслимой наглостью, император было замахнулся уже на Платона, но брат Николай ударил по руке так, что и обвисла вмиг тряпкой. Павел еще успел рвануться к окну и ударить неповреждённой рукой по оконному стеклу – зазвенело стекло, но императора здесь же сбили с ног, и он опять очутился в полукруге заговорщиков. Платон,