Эти космологические раздумья объясняют огромную важность мочи и пульса. Первая сообщает о состоянии печени, второй — о состоянии сердца.

Космологические рассуждения идут дальше. Они предлагают безмерно сложную методику диагностирования. Живший и работавший в начале XII века лекарь, известный под именем Вильгельм Марсельский, сочинил трактат De Urina non Visa («О невидимой моче») [131]. Такое название способно вызвать любопытство и у современных читателей. Моча пациента имеет колоссальное значение, утверждает автор, но случается, что врачу приходится ставить диагноз на расстоянии, когда моча больного ему недоступна, поскольку больной находится в другом городе или, возможно, не желает мочиться по команде. Хороший врач, несмотря на это, должен уметь определить качество отсутствующей мочи, составив таблицу пациента. В таких таблицах можно увидеть предтечу современных диагностических устройств, вроде электронного и ядерного магнитно-резонансного томографов.

То, что врачам необходимо прибегать к помощи астрологических таблиц, чтобы выдать заключение, также свидетельствует об ограниченности их умений. Медицина — это искусство помогать. Но она еще и упражнение для ума, поскольку призвана точно предсказывать течение болезни. А как иначе может врач изобрести средство от недуга, если не путем анализа его естественного хода? Но идеальное проникновение в будущее возможно, утверждает Вильгельм, только когда внимание врача ограничено небесными телами, где следствия вытекают из причин непрерывно и закономерно, где прошлое, настоящее и будущее одинаково доступны астрологу. Причины, обеспечивающие движение звезд, без сомнения, влияют на благополучие людей. Они, в сущности, и есть наивысшие причины, хотя бы потому, что Земля покоится в центре Вселенной, где сходятся все силовые линии космоса.

Но те же небесные причины могут вызвать совсем другие следствия на Земле. Практические предсказания в медицине, как и в любой другой науке о человеке, замечает Вильгельм, не могут быть абсолютно точными, ибо жизненные ситуации и непредвиденные обстоятельства бывают столь различны и случайны, что способны разрушить любую схему пророчеств.

Такая теория помогает, конечно, оправдывать недостатки науки, объясняя ее ошибки заранее. Вильгельм, вынуждены сказать мы, просто сделал возможным проверить свои воззрения опытом. Если астрологическое предсказание подтверждается, отлично, если нет, тоже неплохо. Этот принцип слишком хорош, чтобы быть истинным. Но прежде чем обрушить обвинения на голову Вильгельма, стоит вспомнить, как часто современные медики оправдываются, приводя те же доводы, перед родственниками умерших пациентов, говоря, что вот ведь ничто не предвещало смерть, все анализы были хорошими…

Чума была страшной, поистине ужасающей. Как же неумолимо убивала она людей! В обществе, склонном искать знаки в обычных событиях жизни — вьющаяся роза означала блаженство воплощения, а ее шипы напоминали о Распятии, — всякое заболевание, как правило, несло в себе символический смысл. Но смысл чумы не содержал никакой символичности. Она наказывала праведников и нечестивцев, молодых и старых, а временами почему-то щадила негодяев и мизантропов. Она наказывала людей, безжалостно истребляя их. Выжившие — чудом — хоронили умерших.

В Historia de Morbo («История болезни») [132] итальянский адвокат Габриэль де Муссис оставил отчет о чуме, болезни, пробуждавшей в людях невероятный, всепоглощающий страх. В начале книги автор говорит, что это заболевание — изначально наказание Божье. Справедливый Господь советовал человечеству раскаяться. «Недуг был послан, (и) трепещущее копье Всевышнего было нацелено на все и вся, и поразило оно весь род человеческий жестокими ранами». Чума беспощадно убивала в душах людских чувство сострадания. «Когда в доме один сляжет от болезни, — пишет он, — никто к нему не подходит. Даже близкие друзья держатся на расстоянии, утирая слезы. Врачи отказываются приходить, (и) даже священник, поддавшись панике, проводит таинства со страхом и трепетом». С той же беспощадностью разбила чума и узы между мужьями и женами, родителями и детьми. «И в предсмертной агонии жалобно звали больные друзей и соседей». Но все без толку. Их крики заставляли соседей «держаться подальше (и) запирать дома умерших».

«Я сокрушен, — признается де Муссис, — и не могу продолжать».

Столь страшной чуму сделало то, что ее симптомы говорили о болезни, которая — хотя и заканчивалась всегда одинаково — протекала у разных людей по-разному. Врач-хирург Ги де Шолиак, автор весьма полного трактата по хирургии Ars Chiurgicalis Guidonis Cauliaci Medici [133], рассказывает о том, как в январе 1348 года чума захватила Авиньон. Болезнь пожаловала в двух видах. Эпидемия чумы первого вида длилась два месяца, эта разновидность страшного недуга «характеризовалась постоянной лихорадкой и кровавой мокротой», и убивала она человека за два дня. Для второй эпидемии, длившейся пять месяцев, «характерны были абсцессы (то есть бубоны), карбункулы, опухоли на внешних частях тела, преимущественно на подмышках и в паху, люди умирали от болезни за пять дней». Инфекция была чрезвычайно заразна. Де Шолиак повествует: «Один человек подхватил ее, не живя рядом с больным, а только посмотрев на него».

Некий безымянный практикующий врач в Монпелье еще более экспрессивно приписывает страшную силу дурному глазу. «Самое опасное в этой вызывающей почти мгновенную смерть болезни, — говорит он, — происходит тогда, когда бестелесный дух исходит из глаза заболевшего, особенно во время его смерти, и попадает в глаз здорового, который смотрит на него».

Подобно Фукидиду, который рассказал о чуме, поразившей Сиракузы, эти люди стали свидетелями того, что не укладывалось у них в головах. Урон был настолько велик, что «в живых осталась едва ли четверть населения». Если сравнивать цифры, то эпидемия испанки, убившая в 1918 году более шестидесяти миллионов, нанесла человечеству более тяжелый удар, но, если посмотреть на процентное соотношение умерших и всего населения тогдашней Европы, Черная смерть выглядит пострашнее. По сути, эпидемия чумы стала самой ужасной трагедией в мировой истории, подкосившей медицину, моральные устои и литературу, погубившей лучшие умы Европы.

И никто не мог ее остановить.

К концу лета 1348 года, когда чума уже унесла жизни тысяч, а потом и сотен тысяч, Филипп, король Франции, попросил магистров медицинского факультета Парижского университета объяснить страшную беду, постигшую всю Европу. Медицинский факультет призадумался и в октябре того же года выдал ответ [134]. И отвечали парижские профессора медицины не просто на какой-то теоретический вопрос. Они сами ежесекундно рисковали жизнью. Летописи, которые вели монахи аббатства Сен-Дени, свидетельствуют, что чума проникла в Париж с севера, со стороны города Руасси, в начале 1348 года. За год в Париже умерло пятьдесят тысяч человек. На пике эпидемии Жан де Ванет, монах ордена кармелитов, писал, что более пятисот тел уносили ежедневно из Hôtel Dieu, и тогда, и сейчас главной парижской больницы.

И вот ученые доктора приступили к отчету, глубоко осознавая возложенную на них ответственность. Они понимали, что трагедия набирает силу, ибо болезнь накрывала город, подобно зловещей туче. В узких улочках Латинского квартала, где жили студенты, дома были наглухо заперты. Повозки, груженные трупами, катили вниз по склону холма к дальнему кладбищу, и гулкий цокот копыт мулов разносился окрест. На медицинском факультете работали одни врачи, все они прошли курс обучения, включавший астрологию и Аристотелевы труды. Именно на страницах отчета парижских докторов астрология как система верований была поднята до уровня интеллектуального авторитета, и происходило это в тот самый момент, когда сама жизнь ставила ее под сомнение.