Только тогда я понял, насколько обильным был снегопад. Местами снег казался очень глубоким, о чем свидетельствовал огромный, по виду напоминавший волну холм, образовавшийся вдалеке справа, хотя, возможно, он мог появиться и в результате частичного подъема уровня почвы. Удивительно, но невысокие холмы слева — я уже упоминал их — не были целиком покрыты снегом, в некоторых местах виднелись их голые темные склоны. И всюду царила невероятная, мертвенная тишина и одиночество. Неизменная, кошмарная тишина умирающего мира.

Теперь дни и ночи ощутимо удлинились. День занимал, может быть, часа два от восхода до заката. Странно в ночные часы виднелось всего несколько звезд, совсем маленьких, но сверкающих необычайно ярко, что я объяснил себе особенной чернотой ясной ночи.

Далеко на севере я сумел различить какую-то туманность, возможно небольшую часть Млечного Пути. Это могло быть очень отдаленное созвездие или, как мне вдруг пришло в голову, звездная вселенная, известная мне и навсегда оставшаяся далеко позади — легкая, неярко сияющая звездная дымка в глубинах космоса.

Дни и ночи продолжали увеличиваться, однако каждый раз солнце вставало более тусклым, чем было на закате. И темные полосы становились все шире.

Тут случилось нечто новое. Солнце, земля и небо вдруг потемнели и, казалось, на какое-то время скрылись за завесой. Я безошибочно ощутил (видно было довольно плохо), что на землю вновь обрушился снегопад. Потом мгновенно затмившая все завеса исчезла, и я еще раз взглянул в окно. Мне открылся чудесный вид. Низина, в которой стоял дом со всеми своими садами, была до краев заполнена снегом.[73]Его намело в комнату через подоконник. Снег лежал везде — толстый белый покров, принимавший и уныло отражавший тусклый медный свет умирающего солнца. Мир превратился в освещенную, без теней, равнину от одного края горизонта до другого.

Я поднял взгляд на солнце. Оно светило с необычайной, тусклой ясностью. Я ощущал это как тот, кто раньше видел его только сквозь частично затемняющую атмосферу. Небо вокруг было ясной, бездонной чернотой, путающей своей близостью, неизмеримой глубиной и крайней враждебностью. Я долго смотрел на него, потрясенный и испуганный: оно было так близко! Ребенком я бы, наверное, сказал, что небо потеряло свою крышу.

Я обернулся и посмотрел на комнату: она вся была покрыта тонкой пеленой всепроникающего снега. Я смутно различал это в слабом свете, освещавшем теперь мир. Казалось, снег прилип к обрушившимся стенам, и толстый, мягкий слой веками собиравшейся пыли, теперь доходившей мне до колен, не был виден. Очевидно, снег занесло через оконный переплет. Он лежал по всей этой большой старинной комнате ровно и плоско — впрочем, все эти тысячелетия никакого ветра не ощущалось. А вот снег в комнате был.[74]

И во всем мире царила полная тишина. И стоял холод, какого никогда не ощущал никто из живших на земле.

Мир теперь освещал самый печальный свет, описать который я не в силах. Казалось, я вижу расстилающуюся перед окнами равнину, сквозь бронзового цвета море.

Очевидно, вращение земли постепенно замирало.

Конец настал внезапно. Ночь была бесконечно длинной, и когда наконец над краем земли показалось умирающее солнце, я обрадовался ему, как другу. Оно постепенно поднималось, пока не достигло градусов двадцати над горизонтом. Здесь оно внезапно остановилось и после удивительного обратного движения повисло неподвижно — огромный щит в небе.[75]Лишь ободок по краю светила был ярким, да еще тонкая полоска света около экватора.

Постепенно и эта полоска исчезла, и все, что осталось от нашего великого, великолепного Солнца — это огромный мертвый диск с тонким светлым бронзово-красным ободком света.

Мир окутан ужасным сумраком — холодным и невыносимым. Снаружи все тихо — так тихо! И лишь из темной комнаты за моей спиной время от времени доносились мягкие звуки падения источенного веками камня.[76]Так шло время, и ночь крепко держала мир, запеленав его завесами непроницаемой тьмы.

Это не было ночное небо, каким мы его знаем: исчезли даже несколько беспорядочно разбросанных звезд. Я не видел ничего, с таким же успехом можно было сидеть в комнате с закрытыми ставнями без света. Только в неосязаемом мраке напротив тусклым огнем горела тонкая полоска огромного диаметра. Кроме этого в огромной окружавшей меня ночи не было ни луча, только на севере еще сияло мягкое туманное свечение.

В полной тишине прошли годы. Сколько их было, не знаю. Мне казалось, прошла вечность. Я продолжал наблюдать. Иногда было видно только сияние края солнца, теперь оно начало пульсировать — немного увеличиваться и затем снова гаснуть.

Вдруг ночь прорезало пламя — быстрый промельк, который ненадолго осветил умершую Землю, дав мне возможность увидеть ее наводящее тоску одиночество. Казалось, свет шел от Солнца — пламя пролетело откуда-то из центра наискось. Я в изумлении смотрел. Затем пламя погасло, опять сгустился мрак. Но теперь он был не так темен, Солнце было перехвачено тонкой полосой яркого белого огня. Я напряженно смотрел: что это — на Солнце произошло извержение вулкана? Но я отверг эту мысль, едва она пришла мне в голову. Свет был слишком белым и его было слишком много, чтобы объяснять его появление извержением.

Появилось другое объяснение. Одна из внутренних планет упала на Солнце, при этом раскалилась и засверкала. Это предположение казалось более приемлемым и больше подходило для необычайных размеров и яркости пламени, так неожиданно осветившего умершую землю.

С волнением я вглядывался в темноту, в эту линию белого огня, прорезавшего ночь. Это, несомненно, свидетельствовало о том, что Солнце по-прежнему вращается с огромной скоростью.[77]Итак, время продолжало как бешеное лететь вперед, впрочем, для Земли и жизнь, и свет, и время относились к периоду, затерявшемуся в череде давно минувших столетий.

После этой одиночной вспышки свет показался лишь опоясывающей полоской яркого огня, которая медленно приобрела красноватый оттенок, потом темный медно-красный цвет, такой, какой раньше был у Солнца. Цвет стал еще глубже, и полоса начала флуктуировать — то становилась ярче, то затухала. Потом и вовсе исчезла.