Герой, которым восхищался маленький Питер, звался Элиот Несс. В 1930 году он сформировал специальную бригаду для борьбы с Аль Капоне и попытался сделать так, чтобы в Чикаго начали уважать сухой закон. В душе у Питера навсегда запечатлелся образ Роберта Стэка, сыгравшего его в сериале «Неприкасаемые», — высокий, невозмутимый, немногословный, предпочитавший слову дело, он-то отправил Аль Капоне в Алькатрас. Особенно завораживала в этом герое его манера противостоять коррупции, не пасовать ни перед каким давлением, оставаться на высоте в любых обстоятельствах, особенно перед лицом смерти, которой ему столько раз угрожали. И Питер больше не вспоминал о нем.

* * *

— Папа, знаешь, Лене не нравится, что в твоих книгах столько жестокости.

Лена мрачно взглянула на Уоррена. Тот с удовольствием продолжил:

— Она считает, что в мире и так уже слишком много жестокости, чтобы добавлять еще. Для нее книга — это произведение искусства, и ее задача не подогревать низменные чувства читателя, а развивать то лучшее, что есть в нем.

Том не ожидал, что ему придется отвечать на вопросы, так мало его касающиеся. Он лучше разбирался в реальной жестокости, чем в книжной, и больше всего презирал уверенность Джанни Манцони в том, что, делясь воспоминаниями, он искупает литературным путем свои грехи.

— Вы правы, Лена, я и сам не слишком разделяю пристрастие наших современников ко всякого рода зверствам, но что вы хотите; я убеждаю себя в том, что вымышленная жестокость дает людям возможность разрядки, позволяя им избавляться от жестокости природной. Когда-нибудь станет ясно, принес ли я пользу обществу или все же совратил кого-то с пути истинного.

Партитура, которую разыгрывал Том, была просто немыслима с точки зрения его начальства, которое никогда не позволило бы ему такого. Но надо было что-то решать, а он страстно любил искать неизбитые решения для новых проблем. В данном случае ход напрашивался сам собой: Фред должен на один вечер материализоваться, познакомиться с Леной, а затем исчезнуть — уехать обратно в Соединенные Штаты, чтобы работать там над масштабным трудом по истории американской преступности. Лене этого хватит. Таинственный господин Уэйн оказался идеальным свекром, совершенно неуловимым: его никогда нет по самым серьезным причинам, но он всегда тут, в сердцах своих близких. Она приходила в восторг от всего, что делал Том. Он виделся ей настоящим героем: такой непринужденный, он вроде бы не принимает себя всерьез, но все же творчество для него важнее всего. Она уважала его выбор и восхищалась им.

Уэйны тоже открывали для себя совершенно нового Тома, неожиданно оказавшегося прекрасным актером. Он глубоко вошел в образ и импровизировал теперь с поразительной легкостью.

Увлекшись разговором, он со словами моя жена положил на какое-то мгновение руку на плечо Магги. Быстрый жест, короткое слово, мимолетное проявление супружеской привязанности — Уоррен и Бэль едва ли заметили это, но их мать была искренне взволнована. После этих слов — моя жена — время для нее словно остановилось, она увидела в Томе не мужа на один вечер, а настоящего спутника жизни. За короткое мгновение она заново прожила всю свою жизнь, на этот раз — рука об руку с капитаном ФБР Томом Квинтом.

Ливия, как звали ее в ту пору, встретила Джованни случайно и влюбилась в него вопреки всему. Как и сегодняшняя Магги, она не испытывала особой тяги к проходимцам. Дочь сицилийских рабочих, не имевших никакого отношения ни к мафии, ни к полиции, она так же могла бы повстречать и полюбить не Манцони, а Квинтильяни, в котором чувствовалась та же сила. Вместо того чтобы наблюдать первые шаги своего возлюбленного на тернистом пути организованной преступности, она с тем же мужеством шла бы по жизни рядом с Томом, скромным инспектором нью-йоркской полиции, мечтавшим о значке федерального агента. Жизнь ее была бы тогда не менее бурной, она так же волновалась бы, так же при каждой задержке мужа ей мерещились бы револьверные выстрелы и больничные койки. Точно так же, как, живя с Джанни, ей приходилось мириться и с «Коза нострой», присутствовавшей даже в ее постели и ее снах, она жила бы втроем с Томом и Федеральным бюро. Она была бы рядом с ним во имя Закона, подобно тому как оставалась рядом с Джанни во имя Омерты.[14]В течение двадцати лет она боялась бы, что в дверь ее постучат и люди с серьезными лицами скажут, что Том погиб, исполняя свой долг, как боялась она появления тех, кто сообщит ей о смерти Джанни, погибшего, но не потерявшего своей чести. И она плакала бы теми же вдовьими слезами, настрадавшись вдоволь от безумия этих мужчин, которые так и не перестали играть в «полицейских и воров».

— Ты попробовал моих брокколи? — спросила она Тома по-французски, чтобы обратиться к нему на «ты».

Магги представила себе, как были бы счастливы ее родители, если бы много лет назад она познакомила их с Томом Квинтильяни. Как же — парень борется с этими паразитами, которые сосут кровь из бедных и не очень бедных, начиная с итальянской общины Нью-Йорка и его окрестностей. Как гордились бы они в день свадьбы, видя, как их Ливия идет к алтарю об руку с этим славным малым, их земляком, таким положительным, своим, тоже из иммигрантов, который гордится тем, что он американец, и верит, как и они, в идеалы своей родины. Судьба распорядилась иначе: сегодня Магги была проклята, отвергнута отцом, который так и умрет, не простив ее. Кстати, именно Том приносил ей время от времени новости о семье: брат развелся, мать попала в больницу. Но никто из ее родных никогда не интересовался новостями о Ливии: для них она умерла в тот самый день, когда вся в белом вошла в церковь об руку с Манцони.

Магги отметила, сколь легко разыгрывали эту комедию дети, называя Тома папой с той же естественностью, с какой она говорила ему дорогой. Они, конечно, правы, воспринимая все происходящее как игру, а не как страшное предательство. Постепенно вино помогло Магги забыть ужасное чувство вины, терзавшее ее весь день, и она смирилась с мыслью, что затеянный маскарад необходим для счастья ее сына. Она умела различать настоящую любовь, и теперь у нее не было сомнений: Уоррен и Лена будут вместе. Не имея возможности принять девушку в нормальных условиях, Магги готова была на все, чтобы только дать юной любви шанс. Даже если для этого потребуется устранить неудобоваримого свекра.

Ни разу в жизни она не взглянула на Тома с мыслью о любви, ни разу у нее не возникло желания или потребности обмануть Фреда. И это давало ей право сегодня вечером помечтать, представляя себя госпожой Квинтильяни, — так, всего лишь в мыслях, ради игры. В конце концов, в картинах совместной жизни с Томом не было ничего такого ужасного; ока всегда считала его красивым мужчиной, он был аккуратен, внимателен к своей внешности, воспитан, всегда думал, прежде чем что-то предпринять. Она же всегда имела слабость к мужчинам, умеющим обходиться без женской заботы. Том мог выгладить свою форменную рубашку лучше, чем это сделали бы в любой прачечной, и никогда не задавал вопросов типа Что мы сегодня будем есть?. На какую кнопку нажимать? или Какой у меня размер брюк?. Но больше всего Магги ценила в нем его молчаливую готовность поддержать словом и делом. В самые ответственные моменты, хорошие и плохие — особенно в плохие, — он всегда был рядом, и одному Богу известно, что стало бы с семьей Манцони, если бы по воле случая они попали в другие руки.