— Это самая ценная вещь! — чуть не кричала Лидочка, которой казалось, что без портсигара Андрей бессилен, никогда не вернется к ней. — Это подарок Сергея Серафимовича!

— В карман положил? — спросил Ахмет.

— Я видела, в правый карман. Ахмет, миленький, у меня есть деньги, сколько хочешь, я все отдам — пойди купи у него портсигар, объясни, что это память об отце…

— Если подойти, — сказал молодой татарин, — то плохо. Он подумает — какой ценный вещь, сразу не отдаст и еще смеяться будет, он пьяный, он русский, я знаю, какой подлый.

— Иса прав, — сказал Ахмет. — Просить нельзя.

— Не просить — купить!

— Попробуем иначе, — сказал Ахмет и обратился к Исе с вопросом по-татарски, тот пожал плечами и тут же пошел прочь.

— Ну что? — спросила Лидочка.

— Ничего, пойдем на площадь. Ты не бойся. Сделаем.

— Может, я все-таки деньги отдам?

— Лида, ты глупый человек, — недобро улыбнулся Ахмет. — Раньше ты мне другом была. А теперь немного с ума сошла.

— Я так волнуюсь за Андрюшу.

— Ты и раньше волновалась, когда мы в Батуме жили. А что? Разве он не приехал? Ты меня знаешь?.. Иди к трамваю.

Ахмет шел чуть впереди и сбоку, сунув руку в карман пальто.

Молодой татарин, который нес чемодан, медленно топал за Лидочкой, согнувшись от веса чемодана и изображая носильщика.

— Иди к трамваям, — сказал Ахмет, полуобернувшись. — Но не садись, пока я тебе не скажу.

Они вышли на площадь. Как раз перед Лидочкой патруль матросов со смехом и грубыми шутками гнал перед собой стайку цыганских женщин. Мужчины-цыгане осторожно, стаей лисиц за волками, шли сзади. Один трамвай, совсем пустой, зазвенел, покатился через пыльную площадь прочь от вокзала. На его место устало, еле-еле, приехал другой.

— Пошли, — донесся голос Ахмета.

— Пошли, — сказал носильщик.

Откуда-то появилась толпа солдат, они были плохо одеты, папахи и шинели изношены и грязны, некоторые с винтовками, но большей частью безоружны. Завидя трамвай, они побежали к нему. Лидочка смешалась с этой толпой, она совсем не боялась солдат, которым тоже не было до нее дела; солдаты буквально внесли ее в трамвай, открытый, без стекол, — словно дачная веранда на колесах. Носильщик с чемоданом был поблизости — Лидочке была видна его серая фуражка, а Ахмета она увидела, только когда трамвай со звоном и веселым грохотом колес покатил в гору, мимо одноэтажных привокзальных домиков. Ахмет стоял на передней площадке, рядом с ним стоял Иса.

Лидочка еле удержалась, чтобы не закричать:

— Ну что? Что, удалось?

Ведь если не удалось, теперь этого матроса не отыскать.

Через три остановки Ахмет вдруг поднял руку и крикнул:

— Сходим, Иса!

— Сходим!

Молодой татарин подхватил чемодан и, расталкивая матерящихся солдат, полез к выходу, увлекая Лидочку.

Ахмет поднял руку, резко дернул за шнур, протянутый под потолком, трамвай отозвался грустным звоном, будто не хотел расставаться с Лидой. Но начал тормозить.

Ахмет первым успел соскочить с трамвая и подхватил Лидочку, которая замешкалась на подножке. Солдаты смеялись.

Трамвай тут же покатил дальше, солдаты махали с задней площадки.

— Быстро пошли, — сказал Ахмет. — Сегодня не надо гулять по улицам.

Лидочка не успела спросить про портсигар, потому что Ахмет нырнул в узкий переулок, взбирающийся в гору, и побежал. Его спутники следом, Лидочке нельзя было отставать.

Отдышалась она только в небольшом винограднике, пока татары стучали в дверь и ждали хозяйку.

Хозяйка, злобная на вид старуха с носом, тянущимся к острому подбородку, сказала:

— Эту еще где нашли?

— Неужели не видите, госпожа Костаки, — вежливо сказал Ахмет, — что вы имеете дело с благородной дамой? И ей мы уступаем маленькую комнату.

— Только без этого, — сказала старуха.

— Мы не будем настаивать, госпожа Костаки, — сказал Ахмет.

Он провел Лидочку в маленькую белую комнатку, единственным предметом мебели в которой была покрытая кружевным покрывалом продавленная кровать, а над ней на стене был прикреплен простой крест, вырезанный из темного дерева.

Ахмет вошел в комнату следом за Лидой и на открытой ладони протянул ей портсигар Андрея.

— Ахмет, — сказала Лида, — Ахметушка…

— Без сантиментов, — сказал Ахмет, — наше превосходительство этого не выносят.

— И за сколько вы его купили? Я отдам.

— Мы не купили, у Исы ловкие пальцы.

— Он украл?

— По-моему, это для тебя трагедия, — сказал Ахмет, — ты сейчас побежишь искать матроса, чтобы вернуть украденное…

— Прости.

— Потом, когда все обойдется, сделаете Исе подарок. Я с тобой прощаюсь ненадолго, нам надо посоветоваться, каким образом лучше проникнуть в тюрьму. А ты отдохни.

— Только недолго!

* * *

Когда совсем стемнело, надзиратель принес два фонаря «летучая мышь». Один поставил на стол посреди камеры, а второй повесил на железную перекладину, протянутую через камеру.

— Расскажите мне о себе, — попросил Елисей Евсеевич, — я очень люблю биографии других людей. Во мне есть писательский дар, я его чувствую.

— Ничего интересного со мной не случалось, — сказал Андрей.

— Но вы — историк? Студент-историк? Я прав?

— Я археолог.

— Моя мечта, — сказал Елисей Евсеевич. — Я всегда мечтал стать археологом. И теперь я займу ваше место.

— Почему займете?

— После вашего расстрела, — сказал Елисей Евсеевич. — К сожалению.

Он тонко засмеялся, потом неожиданно оборвал смех и добавил:

— Честное слово, мне вас жалко.

— Шутки у вас дурацкие, — сказал Оспенский, который дремал на нарах, подложив под голову свернутый китель.

— Но шутник не я, — ответил Елисей. — Шутники ходят снаружи.

— А здесь ужином кормить будут? — спросил Андрей, и ему стало стыдно, потому что Елисей засмеялся, а Оспенский улыбнулся в темноте, и стали видны его голубые зубы.

— Как нам трудно поверить в собственную смерть, — сказал Оспенский. — Особенно если мы молоды.

— Честное слово, я не вижу оснований, — сказал Андрей. — Ведь революция уничтожает только своих врагов.

— Революция сама решает, кто ее враг, а кто нет, — сказал Оспенский. — Дети аристократов, погибшие в Париже, не замышляли дурного.

— А вы меня забавляете, капитан, — сказал Елисей, дергая за длинный, торчащий, как у Дон Кихота, ус. — В отличие от других вы ведете себя спокойно и даже позволяете себе спать, хотя кому нужен сон на пороге вечности?

— А я рассчитываю на счастливый поворот событий, — сказал Оспенский, — на мою фортуну. Ведь она оградила меня от смерти вчера — почему бы ей не расщедриться и нынче? Я вам скажу: террор недолговечен. Он нажирается своими изобретателями.

— А во Франции? — вмешался Андрей. — Там года три убивали!

— А опричники? — сказал Елисей. — Это же годы и годы!

— Разрешите возразить вам, господа, — сказал Оспенский, — вы говорите о политике террора — о сознательной и организованной кампании устрашения. Но сейчас мы имеем дело с банальным разбоем,