Разумеется, закончилось все не столь уж радужно. Была еще крайне неловкая кода, когда в апрельском выпуске Good Housekeeping появились интервью с тремя женами троих главных партийных боссов. В силу особенностей производственного цикла журнала все они были записаны до того, как разразилась история с Эшдауном. Джейн Эшдаун описывала себя самоуничижительно — «зачуханная буренка» и «жена как жена, звезд с неба не хватаю». Что, однако, в самом деле заставляло поежиться, так это ее простосердечная преданность Падди: «Про него говорят, что он, мол, крутит романы, а его это выводит из себя, он ужасно обижается. Да не флиртует он, ему просто нравится проводить время в компании с женщинами. Они себе флиртуют — а он-го ни сном ни духом».

Более того, страна быстро обнаружила, что правило Не Навреди (или даже Повышение Рейтинга), открытое в ходе саги Эшдауна, имело весьма ограниченное применение. Неверность должна быть старой и закончившейся, все партии должны вести себя хорошо, и центральной фигурой должен быть мужчина. (Если бы лидером партии была женщина, вообразите лицемерие и безжалостность ответного удара газет.) И уж безо всяких разговоров мужчине следует быть гетеросексуальным. Словно бы нарочно для того, чтобы без околичностей указать на рамки допустимого депутатского поведения, новый случай разразился в марте, прямо перед тем, как были назначены выборы. Член парламента от Хексема в Нортумберленде, тридцатидевятилетний холостяк (ультраконсерватор, противник абортов и курения, трезвенник), задержан был с другим мужчиной у Хампстед-Хит;[76]оба находились в автомобиле, припаркованном на улице, известной своими жителями-гомосексуалистами, которые часто встречаются в определенном районе Хита — Гобблерз Галч. Члену парламента сделали внушение, как это обычно случается с лицами, впервые совершившими противоправное деяние, но обошлось без официального обвинения; и хотя полицейские внушения не являются публичным достоянием, не стоит особо удивляться, что информация об этом случае просочилась в прессу. «ГОЛУБОЙ ПОЗОР ДЕПУТАТА» — участливо озаглавила свою заметку The Sun не прошло и сорока восьми часов, как хексемские тори подыскивали себе нового кандидата. Флит-стрит, раз начав принюхиваться к Хексему, тут же надавила на молодого претендента от либерал-демократов, чтобы тот сознался в своей гомосексуальности. Так он и поступил — очень любезно с его стороны, а попутно заявил: «Я как раз на этом и хочу выиграть». Разумеется, он проиграл, на этом или не на этом, получив на 4000 голосов меньше, чем либерал на выборах 1987 года, тогда как (не-гомосексуальный, судя по всему) тори за здорово живешь увеличил консервативное большинство на участке более чем на 5000 голосов.

Никакие вопросы подобного рода не нарушали мирное течение кампании в избирательном округе Хампстед и Хайгейт. За исключением единственного безобидного выпада — а именно дерзкого крика «неандерталец», — ни о какой грязи не было и речи. На первый взгляд, это место само должно было приплыть в руки лейбористов. У них был кандидат-знаменитость; прошлые выборы Тори выиграли с перевесом всего в 2221 голос, и таким образом округ стоял двадцать четвертым номером в списке ключевых колеблющихся округов, где должна была одержать реванш лейбористская партия; нынешний консервативный депутат уходил на покой, так что личный фактор не будет играть роли при голосовании; наконец, молодой конкурент Гленды Джексон был одним из тех, кто нес ответственность за введение районного — или избирательного — налога, самого поносимого налога, введенного в стране за последние десятилетия, если не века. Что такого должно было случиться с лейбористами, чтобы они упустили этот шанс?

Много чего. Во-первых, несмотря на свою репутацию инкубатория левачествующих интеллектуалов, избирательный округ всего один раз за восемьдесят с чем-то лет выбирал лейбористского кандидата, да и то только на срок четыре года, сразу после того как был вышвырнут феерический болван, сидевший министром в правительстве тори. Более того, обычно он колеблется не более чем в половину среднего показателя по стране: и у консерваторов, и у лейбористов есть глубоко эшелонированные резервы сторонников. Наконец, были еще два не так давно возникших фактора, которые также могли качнуть чашу весов не в сторону лейбористов. Первый — это то, что Хампстед и Хайгсйт находится внутри лондонского боро[77]Камден, которое двадцать или что-то около того лет назад экспонировалось в качестве модели радетельного и вызывающего симпатию муниципального социализма, однако в настоящее время подвергается многочисленным нареканиям как несуразный, расточительный, несостоятельный, беспочвенный, насквозь прогнивший и лишенный всякого будущего проект. Камденская тема сулила кандидату лейбористской партии одни убытки — из-за повышения платы на муниципальное жилье в среднем на Ј11 в неделю незадолго до выборов; само существование и репутация Камдена обеспечили консерватору Оливеру Летвину простую линию атаки в его предвыборной брошюре: «Вы только гляньте на наше собственное правительство в миниатюре — Муниципальный совет Камдена. Лейбористская партия руководила Камденом в течение многих лет. Нечего и сомневаться, когда лейбористские лидеры излагают свои взгляды на то, как они собираются устраивать и планировать нашу жизнь, они искренне считают, что улучшат обстановку. Результат, как вам придется узнать слишком хорошо, будет удручающим; ничего хорошего нам не светит… То же самое происходило с британскими правительствами, когда они пробовали применить камденскую модель в масштабе страны. При послевоенной «умеренной» лейбористской партии бюрократы и сторонники планирования процветали. Но кончилось это едва ли не катастрофой. Британию стали называть больным человеком Европы». Заметьте — так, на минуточку — ловкость рук автора, когда он ничтоже сумняшеся заявляет, что лейбористские правительства следовали «камденской модели», как если бы боро было старинным гнездом уильям-моррисовских[78]прядильщиков и красильщиков, вдохновлявшим всю партию целиком, этаким источником коллективного первородного греха; тогда как на самом деле Камден попросту испытал на собственной шкуре, с кое-какими вариациями, все прелести централизованной лейбористской политики.

Второй дополнительный фактор упоминался в локальной прессе мало. Даже партийные активисты не особенно стремились обсуждать его, предпочитая бороться за жизненно важный голос в одном месте, тактическое превосходство на следующей улице — и так далее, доблестно складывая затем сотню или около того подвижек и закреплений стабильности в каждом уорде[79], и затем приступать к штурму или обороне этого магического числа — 2221. Если обследовать, однако ж, избирательные списки, то обнаружится цифра, котокарликовым моськамрая может оказаться более значительной, чем результат всех законных усилий любого количества рьяных активистов. В 1987 году, на последних всеобщих выборах, в списке людей, голосующих в данном избирательном округе, был зарегистрирован 63 301 человек; в 1992-м эта цифра снизилась до 58 203. Население Камдена всегда было кочующим, однако здесь налицо был демографический спад на 8 процентов за 5 лет. О чем это могло свидетельствовать? О том, что люди переезжают из боро, чтобы бежать из-под власти Камденского Муниципального совета? О всеобщей апатии в отношении к политическому процессу? Возможно. Но наиболее правдоподобное объяснение состояло в том, что довольно значительное количество людей отказались внести себя в избирательный список по простой причине: страх, или неодобрение, или ненависть к избирательному налогу. Формально избирательный реестр не связан со списком, который используют для сбора избирательного налога, но мало кто верит в это. Если ты не зарегистрирован для голосования, так они не смогут преследовать тебя за неуплату избирательного налога — такова общепринятая мудрость. В результате мы можем столкнуться с одним из самых сочных политических парадоксов: мистер Летвин сохраняет Хампстед и Хайгейт для консерваторов благодаря отсутствию решающего большинства сочувствующих лейбористам, которые сами лишили себя права голоса, чтобы избежать уплаты налога, в разработке которого принимал участие он.