— Это твоя внучка, а ты нас гонишь, — бросила Зина в лицо своей тридцатитрехлетней матери. Именно столько было бабе Клаве в разгар войны, в сорок третьем. — А самой-то сколько было, когда меня родила? Ведь тоже шестнадцать!

— Ты меня с собой не ровняй, я с отцом твоим венчана, а не в подоле принесла, как ты.

Зина сопротивлялась долго, плакала и умоляла мать позволить жить в ее доме и оставлять иногда на ее попечение девочку. Какие бы ни были отношения между ними, Зина надеялась, что все утрясется со временем. Деньжат она матери подкинет, «мальчики», уверена, не обидят. И продуктами солдатики помогут, если их ублажить как следует. Главное, чтобы руки от ребенка развязать. Сейчас ясно, что ход войны переломился, наши непременно победят. А в госпиталь прибывают все новые раненые, и среди них есть даже холостые офицеры.

Но баба Зина пригрозила, что пожалуется в милицию на образ жизни Зинки, если та не покинет ее дом, что ей и куска хлеба от нее не надо, что она сдаст близнецов в детский сад при заводе и сама устроится на работу. Потом сжалилась и разрешила пожить несколько месяцев, пока дочь кормит грудью. Но сама к кроватке Наденьки старалась не подходить и на руки ее никогда не брала. А в сорок четвертом после снятия блокады Ленинграда в числе первых вернулась с младшими детьми в город, а точнее, в свой ветхий домик в Гатчине.

Зина с дочкой осталась в Челябинске. «Папы» маленькой Наденьки часто менялись, хотя ей везло с ними: никто не обижал девочку, не приставал с нехорошими намерениями, а, напротив, подкармливали и баловали. Спустя несколько лет, когда Надя уже ходила в школу, мать ее вышла замуж в последний раз.

Хотя и слыла Зина беспутной, и любила гульнуть, и дочку на руках имела, и по тем временам была уже немолода — тридцать сравнялось, все же сумела приворожить серьезного человека, вдовца. Петр, командировочный из Ленинграда, был много старше Зины и человек основательный, работал мастером на Кировском заводе, как когда-то ее отец. Он увез Зину в Ленинград, в город, вблизи которого прошло ее детство, удочерил Наденьку, дал ей свое отчество, у них родился сын Георгий, Гоша. Жили они в одной комнате в коммунальной квартире, но к житейским трудностям Зине было не привыкать.

Она прожила в относительном благополучии несколько лет, и только свербело где-то в глубине души, что родная мать от нее отказалась. Теперь, когда в жизни Зины все наладилось: имелся и аттестат — вечернюю школу она закончила еще Челябинске, и штамп в паспорте, что она мужняя жена, — теперь Зина задумала разыскать мать.

С Кировского завода баба Клава давно уволилась, но в адресном столе дали ее координаты. Мать жила по-прежнему в Гатчине, но уже в муниципальном трехэтажном доме.

Зина поехала в Гатчину, однако зайти в квартиру матери не решилась, а подстерегла ее у подъезда, когда та нм шла во двор погулять с девочкой ясельного возраста, внучкой Ритой.

Зина узнала мать в моложавой пенсионерке, хотя не видела ее почти тридцать лет. Вот и знакомая родинка у носа, и чуть презрительное выражение лица, и, наконец, восклицание девочки: «Баба Клява, посмотли, какие я куличи слепила!»

Мать, разумеется, отяжелела, округлились щеки, как у многих людей ее поколения, переживших голод и лишения, но сквозь наслоения времени проглядывали родные черты. И разом прошли все обиды, которые много лет хранила непутевая Зинка, так рано вступившая на самостоятельный путь.

— Мама! — негромко позвала она, подходя ближе к песочнице, где копошилась с ведерком и совочком играющая малютка.

Но пенсионерка не оглянулась на чужой голос, продолжая общаться с внучкой.

— Мама Клава! — вновь позвала мать, теперь по имени Зинаида.

Баба Клава оглянулась, всмотрелась в лицо женщины, позвавшей ее. И вдруг схватилась рукой за сердце:

— Зинка! Ты?

Женщины обнялись, прослезились, но в квартиру к себе баба Клава воскресшую из небытия дочь звать не стала.

— Я тебя не приглашаю к нам, потому что… в общем, потом расскажу. Сейчас отведу Ритулю к маме домой и выйду снова. Ты подожди здесь, на скамеечке.

Был теплый летний день, цвели кусты сирени, окружая площадку живой изгородью, потому Зина согласилась подождать мать на улице.

Когда та снова вышла во двор, они решили идти в храм.

По дороге вкратце рассказали о своей жизни. Каждой было не просто признаваться в своих ошибках.

— Мама, сколько раз я говорила себе: «Мать права, что пыталась держать меня в узде, жаль, что ей сил не хватило». Да, немало дров я в своей жизни наломала, но и расплачиваться пришлось по полной. Все же Надьку вырастила, не сдала в детский дом. Теперь уже техникум заканчивает. И строгая девка, себя держит. Правда, у нас с Петром не побалуешь. Я уже все подводные камешки на себе прочувствовала. Чтобы в десять вечера быть дома, и не смотри что, что совершеннолетняя. Пока с отцом-матерью живешь, изволь слушаться.

— Ты меня прости, грешную, что тогда оттолкнула тебя с дитем. Но уж очень я вымотанная была с близнецами. Если бы не война, и Санек был жив, помогли бы… Да и не распустилась бы ты так, бегая к солдатам в госпиталь.

Обе, и бичуя себя, и одновременно оправдывая, зашли в церковь и поставили свечи перед иконой богородицы, благодаря ее за то, что сохранила всех, помогла и детей поднять, и самим выжить.

Несмотря на то что между матерью и дочерью состоялось примирение, баба Клава категорически отказалась звать Зину в дом. Женщины, разумеется, сестру не помнили совсем, а Зина хоть и помнила их бледными военными детенышами, узнать сейчас бы не смогла.

— Считай, им сейчас к тридцати, — Зина прикинула возраст близнецов, ведя отсчет от сорокового года, последнего предвоенного.

— Да, взрослые. Девчонка, с которой я гуляла, — Рита, Валеньки дочка. Они в город переехали, но сейчас в отпуске.

— А Коля как, тоже женился?

— Нет, еще женихается. Как из армии вернулся, так уже пятый годок по девкам шастает, но ни на одной не остановился. Весь в Куприяновскую породу, в Сашку.

— А это верно, отец еще, помню, рассказывал, что он побочный сын писателя, который повесть о проститутках написал. Куприн была его фамилия.

— Я такие повести не читаю и тебе не советую, — принялась запоздало воспитывать дочь баба Клава. Потом спохватилась. — Ну, может, и был чей сын. Хотя Санька любил потрепаться. Выкинь ты это из головы.

И снова попыталась объяснить возникшей из небытия дочери, почему не сказала о ее существовании младшим детям, сестре и брату Зины.

— Соседям, что знали меня до войны, сказала, что ты умерла. А сейчас и соседей тех не осталось. В этот дом нас из ветхого жилья переселили, все новые. И теперь на старости лет не хочу позориться. Подожди уж чуть, вот помру, тогда и объясняйтесь без меня. А сейчас не стану смуту в семье наводить.

Женщины присели на лавку в церковном садике.

— Так все же когда ты познакомишь меня с Олей и Колей? — вновь завела свою песнь упрямая Зинаида.