— Почто же грамота сия скреплена не моей княжеской печатью, а печатью митрополита? — спросил Дмитрий.

— Рассуди сам, брат, — после некоторого замешательства ответил Владимир. — Ты был в Орде, известий от тебя никаких не поступало. Литовцы выразили сомнение в том, что ты вернешься живым от Мамая, поэтому они не захотели видеть твою печать на договоре. Потому-то митрополит Алексей скрепил перемирную грамоту своей печатью.

— Что ж, мудрое решение, — заметил Дмитрий. — Как здоровье у владыки Алексея?

— Неважно, — с печальным вздохом проговорил Владимир, — хвори его донимают. Ведь владыке уже далеко за семьдесят.

— То, что ты достойно встретил литовских послов и заключил с ними выгодное для нас перемирие, это весьма похвально, брат, — заговорил Дмитрий, поглядывая на Владимира и слегка качая головой. — Однако от женитьбы на дочери Ольгерда ты отказался зря. Родственные узы с Ольгердом нам в нынешнее время были бы весьма кстати.

— Кому это — нам? — хмуро поинтересовался Владимир.

Дмитрий удивленно приподнял брови:

— Тебе и мне. Кому же еще?

— Коль ты забыл, брат, так я тебе напомню, что Ольгерд дважды стоял со своей ратью под Москвой, — жестко произнес Владимир. — От тех литовских разорений немало сел близ Москвы впусте стоят. Во многих местах поля сорняками заросли, поскольку множество смердов литовцы в полон угнали. С Ольгердом воевать надо, а не в родственники к нему набиваться!

— Не всякие трудности сподручно мечом решать, брат, — назидательно обронил Дмитрий, наливая из кувшина холодного квасу в свою чашу. — Порой и хитрость применять нужно, и трезвый расчет. Вспомни-ка нашего деда Ивана Калиту. Он без сражений и походов казну свою обогатил и поднял Москву выше Твери, Рязани и Суздаля!

— По твоей милости, брат, я уже женился однажды на тверской невесте, — с обидой и горечью промолвил Владимир. — Ты в ту пору тоже твердил мне о своем намерении замириться с Тверью без войны. Что из этого вышло, ты сам ведаешь. А посему даже не упоминай при мне об Ольгердовой дочери.

— Ладно, братец, — пробормотал Дмитрий, скрывая досаду, — что было, то прошло. Давай потолкуем о чем-нибудь другом.

Владимир стал расспрашивать Дмитрия о Мамае. Каков он с виду? Разумеет ли русскую речь? Падок ли на злато? Как Дмитрию удалось втереться в доверие к Мамаю и выпросить у него заветный ярлык?..

Рассказывая Владимиру подробности своих встреч с Мамаем, с его женами и эмирами, Дмитрий преобразился. Голос его зазвучал как-то по-особенному, словно в нем внезапно пробудились дремавшие доселе некие могучие силы, — перед Владимиром сидел совершенно другой человек: уверенный в себе, познавший выгоду подкупа, лести и интриг. Описывая внешность Мамая, его привычки и манеру держаться, Дмитрий презрительно кривил губы.

— Лицо у Мамая желтое и сморщенное, как печеное яблоко, — молвил Дмитрий. — Бороденка у него жидкая, как у козла. Он сутул и хром на одну ногу, ростом невелик. По-русски Мамай не разумеет, зато он говорит по-персидски и знает язык фрягов. Все людские пороки Мамай совокупно держит в своем сердце. Он жесток и подозрителен, падок на злато и красивых женщин, обид не прощает никому, своих эмиров и беев держит в страхе, но и сам их боится. Я напустил льстивой патоки в поганые уши Мамая, выказал ему свою щедрость и покорность, тем и расположил его к себе…

Дмитрий признался Владимиру, что он пресмыкался перед Мамаем точно так же, как некогда их дед Иван Калита угодливо склонялся перед ордынским ханом Узбеком. Это принесло Дмитрию свои плоды: Мамай не только вручил ему ярлык на княжение Владимирское, но и выдал ему княжича Ивана, сына тверского князя. Мамая оскорбило то, что Михаил Александрович прислал ему неподобающе жалкие дары, а сын его держался слишком независимо перед татарскими вельможами.

— Теперь Михаил Александрович у меня в руках, — посмеивался Дмитрий, — ведь сын его находится у меня в заложниках.

— Как ты намерен поступить с княжичем Иваном? — поинтересовался Владимир у Дмитрия.

— Я еще не решил, брат, — ответил Дмитрий. — Хочу посмотреть, как поведет себя Михаил Александрович, оставшийся без Мамаевой поддержки.

Вместе с Дмитрием в Москву прибыл его старый знакомец эмир Сары-Ходжа, которому было велено Мамаем наведаться к Михаилу Александровичу с повелением, чтобы тот признал главенство московского князя и вернул ему захваченные поволжские города.

Не скрывая своего торжества, Дмитрий также поведал Владимиру о том, что он заключил с Мамаем тайный союз против Ольгерда.

— Мамай обещал прислать войско, чтобы совместно с московской ратью выбить литовцев из верхнеокских городов, — сказал Дмитрий, по устам которого промелькнула слегка вызывающая усмешка. — Вот так-то, братец. Станем загребать жар чужими руками!

— К верхнеокским городам Олег Рязанский руку тянет, ведь в прошлом те земли принадлежали рязанским Ольговичам, — заметил Владимир. — Олегу не понравится…

— Плевать на Олега! — перебил Владимира Дмитрий, небрежно махнув рукой. — Чем он может грозить нам? Вот поставлю Тверь на колени — тогда доберусь и до Рязани. Мамай поможет мне в этом!

Владимир незаметно окинул Дмитрия настороженным взглядом. Да, Дмитрий сильно изменился после этой поездки к Мамаю! Таким грубым и заносчивым он не был раньше. Владимиру было неприятно видеть, как Дмитрий старается показать ему, что тверской и рязанский князья для него теперь ничего не значат, что Ольгерд ему отныне не страшен, поскольку Мамаевы полчища готовы сражаться на стороне Москвы.

Через несколько дней Дмитрий опять заговорил с Владимиром об Ольгердовой дочери, проча ее ему в жены. Владимир, недоумевая, спросил у Дмитрия, к чему это сватовство, если он уже сговорился с Мамаем о совместном походе против Ольгерда. В ответ Владимир услышал, что Дмитрий тем самым хочет усыпить бдительность Ольгерда, чтобы вернее ударить тому в спину. К тому же Дмитрий особо не доверяет обещаниям Мамая. «Этот желтолицый плюгавый уродец может запросто не сдержать свое слово, — вымолвил Дмитрий с нескрываемой неприязнью в голосе. — Мамай полагает, что может играть со мной, как кот с мышкой. Но я сам обведу Мамая вокруг пальца, ибо вижу насквозь его поганую душонку!»

Владимир посетовал на то, что Дмитрий совершенно не считается с его чувствами, преследуя лишь свои цели и затевая далеко идущие интриги.

— Можешь не тревожиться, братец, — заметил на это Дмитрий. — Я разговаривал с купцами, которые побывали в Вильно и своими глазами видели Ольгердову дочь. Альдона прелестна лицом и телом! У нее лишь один недостаток: она поклоняется языческим богам. Однако сие дело поправимое.

Вскоре к Ольгерду отправились московские послы во главе с Федором Ольгердовичем с совершенно определенной целью. Дмитрий, не считаясь с желаниями Владимира, упрямо действовал исходя из своих потаенных помыслов и устремлений.

В день, когда литовская невеста прибыла в Москву, боярин Афанасий Рыло сказал Владимиру, видя его безрадостное лицо: