— Отступили! — отрезал Карл. — Я хоть тебя и учу, но все еще не готов выставить против опытных бойцов. Их четверо, нас двое. Расклад не в нашу пользу.

Пугало откровенно веселилось и едва ли не хихикало, глядя на мою вытянувшуюся рожу. Проклятье! Я слышал разговор убийц, но они говорили не о моих товарищах, а о своих подельниках!

— Я ошибся, — быстро сказал я. — По крайней мере двое — еще в доме.

— Уверен? — прищурился Карл.

— Посмотри на Пугало, — предложил я. — Арбалетчик и еще один ушли через дверь. Вторая пара или пошла другим путем, или продолжает оставаться где-то здесь. Вас выкуривать они не стали, считают, что вы не представляете опасности, раз так быстро ретировались. И, возможно, задержались просто для того, чтобы поживиться тем, что плохо лежит.

— И что теперь? — спросил Альберт. — Разойдемся и поищем в комнатах?

— Черта с два мы будем разделяться, — отмел Карл предложение Альберта. — Идем наверх. Здесь их точно нет.

Круглый зеркальный зал встретил нас громким криком — орал огромный ярко-красный попугай, сидевший в клетке. Звук, который он издавал, напоминал скрежетание какого-то жука, правда в десять раз визгливее.

— Эй! Что ты делаешь? — спросил Карл, когда Альберт распахнул дверцу птичьей темницы.

— Ему дохнуть, что ли? Пусть летит.

— Очень сердобольно, — пробормотал страж. — Мало в Арденау тигров, теперь еще и попугаи пожаловали. Половина города сочтет, что наступил конец света, раз по небу летают алые курицы.

Они напали на нас с двух сторон, выскочив из разных комнат. Убийца швырнул в Альберта фонарь, тот уклонился, стекло разбилось, и масло, попавшее на стену и ковер, вспыхнуло неожиданно ярко, отрезав парня от нас и оставив наедине с убийцами. Карл с ревом прыгнул сквозь пламя, и я отстал от него лишь на секунду, но все уже изменилось.

Один из забравшихся в дом хагжита лежал на полу, тихо скуля и зажимая руками рану на боку, другой, увидев, что остался в меньшинстве, дунул прочь, точно заяц.

— Выбей все, что сможешь! — сказал я Карлу, кивнув на раненого, и бросился за беглецом.

Нагнал я его на лестнице, между вторым и первым этажом, даже не успев запыхаться. Он развернулся, замахиваясь. Я парировал саблей, пнул ногой в живот, так что противник кубарем пролетел пять оставшихся ступенек.

Совсем еще молодой ньюгортец, с красным от ярости лицом, и не думал сдаваться. Оказавшись на ногах, провел сокрушительную атаку, шагая вперед скупо, размеренно, как опытный вояка. Его шаг, удар, мой отшаг и парирование.

Клинок противника был куда более юрким и быстрым, чем восточная сабля, предназначенная совсем не для того, чтобы отбивать прямые уколы, которые так и норовили зацепить мои ноги или низ живота.

Мне приходилось осторожничать, так как противник требовался нам живым, для ответов. Пугало село на перила и с довольным волчьим оскалом наблюдало затем, как я деликатничаю. Ему было страшно весело оттого, что я пытаюсь сохранить жизнь наемного убийцы, а моя тем временем подвергается серьезной опасности.

Я зашипел, когда кончик клинка рассек рубашку и оставил болезненную царапину на моей груди, и, разозленный, ударил вперед. Тяжелый клинок, точно подхваченный ветром, по инерции повел меня за собой, с ревом, как во время лесного пожара, потревожив воздух. Я едва не потерял равновесие, стараясь удержать его в ладонях, сам не заметив, как оказался в шести шагах от того места, где стоял.

Понимая, что мой левый бок теперь открыт и так и просится на укол, развернулся, меняя стойку на оборонительную, но атаки не последовало. Ньюгортец секунду смотрел на меня, затем изо рта у него хлынула кровь, и он, при всем моем глубочайшем изумлении, развалился на две половинки.

Я, все еще ошарашенный случившимся, уставился на восточную железяку, которой сражался, отдавая себе отчет, что не почувствовал сопротивления ни плоти, ни костей. Затем, озаренный догадкой, повернулся к Пугалу:

— Твои шутки?!

Оно оскорбленно выпрямилось, бросив на меня взгляд, который обычно доставался Проповеднику, когда тот начинал ныть про любовь к ближнему своему, добро и обязательные удары по щекам. То есть — максимальное количество презрения, смешанного с сожалением, что исправит меня лишь могила.

— Возможно, ты умеешь задавать вопросы мертвым?

Оно развело руками. Пугало умело писать на стенах непристойности, совершать глупости, быть загадочным и зловещим. Но возвращать души, отправившиеся на божий суд, в располовиненные тела не входило в его таланты.

— Ну, тогда, будь добр, оставь злые шутки. Даже если кто-то, по твоему мнению, их заслуживает. Он умер очень не вовремя.

Оно обдумало мои слова, покладисто кивнуло. Я, сдерживая злость, отбросил хагжитскую саблю в сторону и вернулся к своим товарищам.

— Испустил дух пару минут назад, — сообщил мне Карл, мрачно указав на тело человека, которого ранил Альберт.

— Все вышло слишком легко, — попытался оправдаться тот.

— Ну уж тебе не за что извиняться, — успокоил я его. — Он бы точно не сожалел, если бы прикончил тебя. Смотрю, уроки Карла пошли тебе на пользу.

— Ты не смог догнать второго?

— Смог. Но он нам тоже ничего полезного не сообщит. — Я глянул в коридор. Дубовые панели пожирало пламя из разбитого фонаря. Огонь разгорался, с улицы его пока не видно, но минут через пятнадцать половина этажа будет охвачена пожаром. Пора убираться.

— Я кое-что смог узнать у хагжита, — сказал нам Альберт по пути. — Он говорил, что пришел темный человек и привел с собой ифрита, который напугал хагжита до чертиков, поэтому толстяк держал язык за зубами. Никому не говорил о страшном клиенте. Думаю, и дальше бы молчал, если бы не увидел Пугало. Счел, что сейчас умрет, и решил рассказать правду, чтобы угодить на солнце, а не на луну.

— Надеюсь, ему это помогло. Что еще?

— Остальное бред и нытье. Хотя… когда мы уже бежали, он крикнул, что тот, о ком мы спрашиваем, не человек, а пляшущая крыса.

— И правда бред! — фыркнул Карл. — Какая, к чертям собачьим, крыса?!

Ответа ни у кого из нас не нашлось.

Мы не сговариваясь покинули дом, вышли в полутемный, холодный двор, миновали мертвых тигров. И до Свешрикинга шагали в полном молчании.

Когда я закрыл дверь и зажег свечи, Проповедник поднял голову с подушки:

— Тело Господне! Где тебя полночи носило?

— Были дела, — уклончиво ответил я, чувствуя себя так, будто на мне пару часов танцевали все плотогоны Арэо.

— Оно и видно по твоей роже. Во что мы влипли на этот раз?

— Мне нравится это «мы». Обычно ты шарахаешься от всего более-менее сомнительного. Но сейчас не пропустил ничего интересного. — Я снял куртку и бросил ее на стул.