* * *

Они достигли Монтальчино вскоре после полуночи. В пути Жан почти не делал передышек, и Анна с трудом поспевала за ним. Она не все рассказала ему из того, что видела, но достаточно, чтобы он поспешил уйти, увеличивая расстояние между собой и своей несбывшейся мечтой. Оставалась еще маленькая надежда, но теперь не было и ее. Только движение, только преодоление постоянной боли, только бесконечное путешествие от отчаяния к желанному забвению.

Ворота были заперты, охрана его не узнала и не хотела его впускать. К счастью, Жискар, адъютант Блеза де Монлюка, делая обход, услышал спор и вмешался.

— Ты должен их извинить, — растягивая слова, произнес молодой офицер, — они все из этого города и еще не слышали историю последнего триумфа Сиены перед ее падением. О защите бастиона, о подрыве туннеля, о твоей вылазке, чтобы спасти твоих людей! Превосходно, монсеньор! Для меня было честью находиться там в то время.

Жискар шагал с ними по крутым улицам. Последний отрезок пути — до дверей дома — отнял у Жана остатки сил. В качестве привилегии ему и его семье предоставили отдельную комнату в доме рядом с монастырем Святого Августина. Обессиленный, Жан прислонился к двери. Офицер, сняв шляпу с плюмажем, поклонился.

— Командующий ждет вас завтра на военный совет. Призыв прошел по всей стране, и вскоре люди соберутся под нашим знаменем. Сиена могла пасть, но Республика жива. Нам снова понадобятся ваши умение и храбрость. Капитан Ромбо, мадемуазель…

Он поклонился, с особой галантностью улыбнувшись Анне, и ушел.

У Жана не достало сил даже пробормотать проклятие.

— Помоги мне войти, дитя, — попросил он.

Но и за дверью, которую распахнул Хакон, ему не удалось отдохнуть.

— Ромбо! — гаркнул тот, схватил француза своими огромными ручищами и перетащил через порог. — Ты не терял времени и прибыл, как всегда, вовремя, к самому началу действий. Пойдем, здесь есть вино, настоящее вино, а не тот уксус, который мы пили в Сиене. Монтальчино выдержал осаду, поэтому у них осталась выпивка!

Анна тихо прошла в конец комнаты, где одеялами была завешена кровать. Девушка даже не остановилась, когда увидела сидящих за столом ясноглазого Эрика и Фуггера. Сначала надо было задать самый важный вопрос:

— Мама, как ты?

Глаза Бекк были открыты, но взгляд их оставался отсутствующим, лоб был холодным, дыхание ровное. Ребекка крепко сжала руку Анны.

— Хорошо, дитя. Давно я так хорошо себя не чувствовала. — Она кивнула в сторону комнаты. — Они принесли мне весточку от моего Джанни.

Анна вздрогнула, услышав имя брата, и снова почувствовала ожог на ладони. Она посмотрела на руку. Очертания креста все еще были видны, на бледной коже отчетливо вырисовывалось двойное перекрестие.

Бекк с трудом поднялась на постели, Анна подложила ей под спину свернутое одеяло.

— Открой занавеску. Я хочу слышать, что они там говорят. И ты тоже послушаешь.

Рассказ о «Комете» уместился в несколько фраз. Жан просто подвел итог всему, что сообщила ему Анна. Она только не поведала отцу о том, что случилось во дворе. Девушка просто не знала, как рассказать об этом.

— Ну что ж, — усмехнулся Хакон, — если сиенцы и французы смогут победить, они вышвырнут этих флорентийцев и мы сможем вернуться домой.

— Это и есть те самые действия, которые тебя так волнуют, Хакон? — устало спросил Жан, залпом проглотив вино. — Неужели тебе не надоело воевать?

Глаза скандинава блеснули:

— Надоело. К тому же они мало платят. Нет, сражение, о котором я говорю, — оно скорее личного свойства. Ты тоже так будешь думать, когда услышишь, что расскажет Фуггер.

Жан нечеловечески устал. Настолько, что даже не заметил компаньона, которого он потерял при падении Сиены. А ведь Фуггер вернулся! И теперь Жан уставился на него слипающимися глазами. Он думал, что при первых же словах, произнесенных Фуггером, заснет и никогда не проснется. «Какое это будет блаженство, — думал Жан, — бесконечный сон, сон без сновидений…»

Но рассказ Фуггера мгновенно пробудил его.

— Я видел твоего сына, Жан. Более того, я видел зло, которое он собирается совершить. Такое зло, что и мертвого поднимет.

И Фуггер быстро закончил повествование. Бекк, которой сообщили только то, что ее сын жив, опять легла и слушала. Анна сидела рядом с ней, застыв на месте. К девушке вновь вернулся призрак Джанни — теперь, когда цель его прихода была раскрыта, она видела брата даже явственнее, чем в саду «Кометы». Жан изумленно воззрился сначала на говорящего, а потом на Бекк, которая тотчас отвела взгляд.

Затем заговорил Хакон:

— Вот о каком сражении я говорил, Жан. Сражение на двух фронтах — плохая стратегия, но я считаю, что у нас нет выбора. Мы, — скандинав показал на Эрика и Фуггера, — едем в Рим. Мы быстро отыщем способ проникнуть в Латеранскую тюрьму и освободим Марию. Потом вернемся за тобой, чтобы помочь тебе на твоем фронте.

Во рту у Жана пересохло, он не мог вымолвить ни слова. Глотнув вина, Жан глупо спросил:

— И где же буду я?

Хакон засмеялся, Эрик вторил отцу.

— Конечно, ты будешь выслеживать своего сына! Ты ведь слышал, решено выкопать руку Анны Болейн. Послушай, ты что, не понимаешь? — Скандинав грохнул кулаком по столу. — Расследование возобновляется.

Наступила тишина. Бекк наконец посмотрела на своего мужа. Пристально глядя ему в глаза, она сделала одно отчетливое движение головой.

«Нет».

Хакон, который этого не видел, продолжал с прежним энтузиазмом:

— Это не займет много времени. С умом Фуггера и с моими сильными руками… У римских собак против нас нет ни единого шанса! Но пока ты ждешь нас, ты не будешь одинок. — Голос его понизился, чуть дрогнув. — С тобой будет твой старый друг, который позаботится о тебе. Эрик?

Повинуясь жесту отца и застенчиво улыбаясь, молодой человек поднял что-то с пола и положил это на стол перед Жаном.

— Я и себе такой делал. Было нетрудно, — добавил он.

Меч Жана лежал перед ним на столе, эфесом к нему, нижняя треть лезвия выглядывала из ножен, сделанных из новой мягкой кожи. Совсем другое оружие, не то, зазубренное после осады Сиены. Рукоять была туго перевита зелеными кожаными полосками, так же хорошо, как сделал бы это сам Жан. И эфес, и головка эфеса размером с яблоко были отполированы так, что сверкали, отражая свет лампы. Жан сразу увидел — еще прежде, чем наклонился и провел пальцем по острию лезвия, — насколько острым был клинок.

— Он острый, как моя турецкая сабля. Даже острее! Великолепное оружие! — проговорил Эрик.

— Толедская сталь, — тихо молвил Жан, — самая лучшая. Он снова взглянул на Бекк. И она заговорила:

— Ты не воспользуешься ею. Не в этом случае. Только не против собственного сына.