– Расскажи, как у тебя дела? Как поживаешь?

Чай стынет перед нами. Я смотрю на жалюзи на окне, на холодильник без единого магнита. На кухонный гарнитур.

– Дальше ты скажешь, что скучал? – усмехаюсь и беру овсяное печенье.

– Скажу. Удивлена?

– Лида, значит, не живет здесь с декабря. Это правда или Матвей пытается тебя прикрыть? – уточняю, приподнимая брови. – Да ладно, я не обидчивая. Просто интересно.

– Ты думаешь, я ездил к тебе, пока меня тут невеста ждала?

– Четыре утра, Паша. Полночи я проторчала в ментовке. Ты считаешь, со мной вопросом на вопрос нужно?

Он откидывается на спинку стула. Смотрит спокойно. Не знаю, в чем дело: в многолетней практике, привычке или адреналине. Но сна у Адомайтиса ни в одном глазу. Меня же от напряга потряхивает. Самую малость. Надеюсь, незаметно.

– Четвертого марта у меня свадьба должна была быть. Ресторан забронирован, куча всего закуплено. В декабре мы поругались, и Лида съехала. В январе мне херово было, в феврале мы с тобой познакомились.

Она вещи не забрала, а он ее зубную щетку не выбросил. Я все понимаю. Вопросы глупыми бы показались.

– Долго были вместе? – говорю мягко.

Его мой участливый тон словно против шерсти гладит. Адомайтис неприятно передергивает плечами. Если бы я психанула и швырнула в него тарелку, было бы легче. Было бы понятнее.

Но нет. Не имею права. Он не заслужил.

– Восемь лет, – отвечает. – Минус пара лет, когда расходились-сходились.

Я быстро опускаю глаза и округляю их. Это больше, чем я думала. Намного больше. Восемь лет против недели. Боже.

– Передружили, наверное.

Он молчит.

– Четвертое марта через неделю. Ты ее любишь?

– Все сложно, – произносит Паша нехотя.

Я киваю и смотрю в окошко. В ночь. Он продолжает:

– Мириться мы не будем. Слишком много нервов вытрепано. И сказано того, что забыть не получится. Я бы хотел с тобой быть. Не солгал тогда по телефону.

– Паша, я не собираюсь тебя спасать. Это твоя жизнь, твои отношения, точку тоже ставить тебе. Меня для этого использовать не нужно. Я живой человек, а не лекарство.

Он смотрит на меня не отрываясь. Некомфортно от этого.

– Я по тебе скучаю, Диана.

Будто издевается!

– Я не лекарство, – повторяю. – Ты о ней думаешь еще?

– Когда рядом с тобой – нет.

– Мне этого недостаточно.

Потому что я хочу тебя всего! Чтобы до смерти в меня влюбленным был. Слюни по мне пускал. Как ты понять не можешь, что я не могу с тобой просто трахаться! О чувствах не заботясь! О будущем не мечтая и ничего не планируя! Допуская, что ты по другой тоскуешь, что ее из сердца, меня любя, вытравливаешь. Забываешься лишь ненадолго в объятиях. Отвыкаешь. А если не получится забыть ее? Я какую роль в твоей жизни сыграю?

Я тебе свободной досталась, цельной, открытой полностью. И того же взамен требую.

– Я уезжаю в субботу на учебу. Можно буду звонить? – спрашивает Паша.

– По поводу Матвея?

Он молчит недолго. Потом проговаривает медленно, впервые прохладно:

– Я поэтому не приехал больше. Пока так. Я устал от отношений. И особенно от их выяснения. От ревности, придирок, шантажа. До смерти устал от мозгоебства, Диана. Я не хочу быть ничего никому должным.

– Я понимаю тебя.

Беру телефон, открываю приложение такси.

– Скажи, пожалуйста, точный адрес.

– Я отвезу тебя.

– Я не хочу тебя видеть, – говорю резко, впервые не сдержавшись.

– Я тебя отвезу, и это не обсуждается. – Паша встает и подходит к окну.

Геолокация без труда определяет местоположение. Я вызываю «комфорт» до клиники.

– Паш, разберись в себе, в своих чувствах, в своей жизни. Звонить мне просто так не нужно. Я не психолог и даже не педагог по образованию. Да, с детьми работаю, но, по сути, права не имею. Папа центр этот купил, чтобы меня взяли сто процентов. У меня нет материальных проблем, у меня потрясающие семья и друзья. В моей жизни все потрясающе. И чтобы быть рядом – надо постараться. «Не хочу быть ничего никому должным» – на этом ко мне не подъедешь.

Мы смотрим друг другу в глаза.

Мир ломается, трескается на части, дребезжит, звенит. Наш космос наполняется убийственным кислородом, мы раскаляемся силой трения. Мы горим, «мы» исчезаем.

Я поднимаюсь с места. Паша вдруг подходит и обнимает. Крепко. Я застываю и внезапно чувствую так много всего! Любовь, боль, ревность. Но Лида, третья, словно рядом стоит в этой комнате. Он тоже это чувствует, уверена. Поэтому слова подбирает, осторожен в высказываниях.

– Жаль, что ты все еще ее любишь, – говорю я тихо, позорно шмыгнув носом в конце.

Паша реагирует. Выдыхает шумно. Стискивает меня в руках еще крепче. Не отпускает. Дышать не дает! Но и не спорит. Молчит.

Да пошел ты. Отталкиваю изо всех сил! Он сперва не слушается, потом руки опускает.

– Я ценю честность. Не провожай.

В последний раз жадно вдыхаю аромат его туалетной воды и спешу к выходу.

Обуваюсь, одеваюсь. Не помню, как вываливаюсь на лестничную площадку. Уже делаю пару шагов к лифту, когда вспоминаю о забытом шарфике. Внутри тут же вспыхивает борьба, мне больно. Возвращаться туда и смотреть на ее вещи не хочется. Но шарфик стоит почти три тысячи. Многовато для прощального подарка.

Я чертыхаюсь и бегу к квартире 8А. Открываю тихонько дверь, ищу глазами шарф. И слышу приглушенный голос Матвея из кухни:

– Ну ты и долбоеб. Эта девчонка – высшая лига.

Усмехаюсь, после чего ухожу. Теперь уже окончательно и навсегда.

Клянусь самой себе, что больше Адомайтис ко мне не притронется. Никогда. Ни за что на свете.

Глава 26

Два месяца спустя

– «Подвал» еще жив? Да ладно! – усмехаюсь я, выходя из такси.

Идея встретиться с друзьями детства была внезапной. И пока не понял, стоящей ли.

Игорь Сомов вопросительно смотрит, приходится пояснить:

– Местный притон наркоманов и прочего быдла. Добро пожаловать в жопу мира, Игорек.

– О! Потрясающе. – Коллега с энтузиазмом потирает руки.

Он впервые в этом городке, у меня же дежавю от всего, что вижу.

– Шмаль, шлюхи и кровавая драка – что еще нужно двум молодым медикам перед каторжной работой?

– Именно, – соглашаюсь охотно.