К субботе погода испортилась. С утра зарядил холодный дождь, а к полудню, когда я подъехал на извозчике к парадному крыльцу Андреевых, ливень хлестал как из ведра. Я расплатился и еще в пролетке раскрыл зонт. По придорожной канаве несся поток мутной воды. Я легко перепрыгнул через него и оказался на дощатом тротуаре. В ближнем окне первого этажа за струями дождя маячили какие-то тени. Меня ждали.

Дверь распахнула сияющая Полина, теребя в руках кончик своей длинной косы.

– Я так ждала вас! – выпалила она с ходу и покраснела.

– Я тоже мечтал видеть вас, – тихо произнес я и еще тише прошептал. – Пожалуйста, не рассказывайте домашним, что я снова заговорил. Пусть это будет наш с вами маленький секрет.

– Ой! А я уже проболталась Нине. Мы живем с ней в одной комнате. У меня нет от нее тайн.

Я даже не смог нахмуриться, ее раскаяние было столь искренним, что она сама чуть не расплакалась.

– А Нина умеет хранить секреты?

– О да! – радостно воскликнула Полина. – Пока вы раздеваетесь, я ее предупрежу.

В гостиной меня поджидало все семейство, за исключением молодого человека в косоворотке с забинтованной головой – по возрасту мне ровесника, состоящее сплошь из представительниц женского пола. Мать – Анну Ефимовну – время не пощадило. Цветастая блузка и накинутая на плечи серая пуховая шаль не только не молодили ее, а, напротив, подчеркивали преклонный возраст. Узкие, плотно сжатые губы, выпуклый подбородок и взгляд уставших глаз, направленный не в лицо, а куда-то поверх головы собеседника, выдавали в ней женщину властную, на долю которой выпало немало жизненных испытаний. Ее дочери тоже не отличались красотой. И если бы я не знал, что они прекрасно образованы, обучены музыке и другим изящным искусствам, то по внешнему виду скорее бы отнес их к крестьянскому сословию, чем к интеллигенции. Старшие сестры – Нина, Мария и Люба – были со мной приблизительно одного возраста, но выглядели более зрелыми. Младшие – Надежда и Вера – Полинины ровесницы.

После барышень представился раненый кавалер, пожав мне крепко руку, и спросил:

– Вы не узнали меня, Пётр Афанасьевич?

Я пригляделся. Да, именно с ним разговаривала Полина в тот вечер на бульваре.

– Я – Григорий. Мы с вами встречались в девятьсот пятом году на демонстрации. А потом вместе митинговали в осажденной казаками Бесплатной библиотеке. Я был тогда с Полиной. Ну что, вспомнили?

Я закивал головой, обрадовавшись, что это оказался никакой не соперник, а всего лишь двоюродный брат.

– Вам тогда здорово досталось. Но вы вели себя как настоящий герой. Столько людей спасли!

Я не любил вспоминать революцию и поспешил перевести разговор на другое, вопросительно показав на забинтованную голову Григория.

– Это пустяки! – отмахнулся он. – Конь лягнул.

– Никакие не пустяки! – возмутилась Нина. – Представляете, Пётр Афанасьевич, перед самым папиным отъездом Гриша вывел из ограды Орлика, чтобы показать его покупателю. А тот сам приехал на лошади. Вдруг Орлик, увидев чужую кобылу, взвился на дыбы и прямо копытами грохнулся Грише на голову. В двух местах рассек ему кожу. Боже, какой это был ужас! Когда брат повернулся к нам лицом, мы с мамой чуть не попадали в обморок. Вся его голова была в крови. Она хлестала ручьями из ран, струилась по лицу, заливала глаза, рот и рубашку. Прямо как царевич на картине Репина «Иван Грозный убивает собственного сына». Но самое ужасное, что Гриша никак не среагировал на ранение, а продолжал держать Орлика под уздцы, пока не завел в конюшню. У меня до сих пор стоит в ушах мамин крик: «Гриша! Уйди! Ведь он убил тебя!» А брат еще нас успокаивал, мол, это пустяки. Хорошо, что хоть череп уцелел, а то были бы тебе пустяки.

– Ну хватит причитать! – взмолился Григорий. – Живой остался, и слава богу.

Анна Ефимовна позвала всех к столу и сама первая заняла место в центре по праву главы семейства.

– Это что же, географическое общество выплатило Григорию Николаевичу компенсацию за каркаралинскую экспедицию? – неожиданно спросила она.

Я чуть не поперхнулся куриным супом и не нашел ничего лучшего, как кивком головы подтвердить ее версию.

– Я так и подумала. Редакция «Сибирской жизни» никогда бы не расщедрилась на такие гонорары. А вы, значит, у Григория Николаевича кем-то вроде секретаря служите? Поди на общественных началах, из любви к науке?

Я вновь кивнул.

– Вот-вот, из‑за такого энтузиазма и бескорыстия происходят все беды. Мой Александр Васильевич тоже беззаветно служил науке, справедливости и Сибири, за то и пострадал. Каково под старость лет оказаться женой политссыльного, без денег, с пятью девками на руках? О дочерях подумал бы, прежде чем в политику лезть. И зачем он ввязался в эту стачку приказчиков? Говорила же ему: надо переезжать в царство Польское[72], пока была возможность, но он уперся. Не могу, дескать, свою душу приносить в жертву Мамоне[73]. Я – сибиряк и должен работать здесь для умственного и духовного развития родины.

За столом установилась гробовая тишина.

Анна Ефимовна поняла, что переборщила с эмоциями и спросила меня уже спокойным голосом:

– А чем вы, Пётр Афанасьевич, зарабатываете на жизнь?

Я уже потянулся в карман за блокнотом, но на помощь мне пришла Полина.

– Господин Коршунов, тетя, служит помощником у Петра Васильевича Муромского.

– Доброе дело, – похвалила жена Андреева. – Этот господин, хоть и играет в революцию, но зарабатывать умеет.

Я все-таки достал блокнот и написал, что кроме этого я имею сбережения в банке и в трудное время смогу прожить на проценты с капитала.

Полина зачитала мою запись вслух, и в столовой снова стало тихо.

Молчание прервала Анна Ефимовна.

– Вот за какого надо выходить замуж, дурехи! – пожурила она дочерей. – А то водите в дом одну шантрапу. Что ни жених, то гол как сокол.

Лица барышень залились краской. Первой встала из‑за стола Мария и сказала:

– Спасибо. Я уже сыта.

За ней Надежда.

– Я в бане угорела. Можно, пойду в свою комнату. Страшно болит голова.

Потом Люба и Вера.

Нина тоже хотела уйти, но Полина жестом попросила ее остаться.

Анна Ефимовна прониклась ко мне особым доверием.

– Представьте, Пётр Афанасьевич, родная сестра Александра Васильевича, что живет в Тюмени, знакома с одним человеком, который сильно преуспел при царском дворе. Она написала ему письмо с просьбой похлопотать за брата. И тот ей ответил, что если ее брат украл или проиграл, то пусть мучается в ссылке, а если был осужден по другой причине, то пусть подает прошение о помиловании на Высочайшее имя. И что вы думаете – Александр подал? Ничуть не бывало. Для него какие-то курганы дороже семьи. Знаете, кто за него готов был хлопотать?