— Девять девяносто девять? — торгуется она.

Я достаю десятидолларовую купюру и кладу ее на стол. Рутэнн тут же прячет деньги и протягивает мне кукол.

— Ее вообще-то здесь нет.

— Кого?

Презрительно вскинув бровь, она начинает заплетать волосы Барби в косичку Я обшариваю взглядом трейлер, под завязку набитый пыльной старой бытовой техникой, горами древних журналов, разбитыми игрушками и целыми полчищами Барби — лысых, грязных, изувеченных.

— Меня, кстати, зовут Фиц, — запоздало представляюсь я.

— А у меня, кстати, хлопот полон рот, — отвечает Рутэнн.

— Рутэнн продает вещи, которые другие люди выбрасывают на помойку, — радостно сообщает Софи.

Меня всегда занимали люди, которые бродят по улицам в поисках заляпанных не пойми чем диванов и поломанных велосипедов. Наверное, кое-что из того, что одни отправляют на свалку, другие хотят сберечь.

Рутэнн пожимает плечами.

— Некоторые дураки готовы купить что угодно, лишь бы это сделала индианка. Я могла бы, наверное, выложить содержимое своего мусорного ведра, назвать это произведением искусства и выставить в музее.

— А еще я сегодня была в больнице, — не унимается Софи. — Когда я проснулась, мне было плохо, но Рутэнн выкинула перья — и теперь мне хорошо.

Я взглядом прошу у старухи хоть каких-то разъяснений, но она лишь покачивает головой.

Но что бы ни стряслось с Софи, теперь это уже позади.

— А где твоя мама, Софи? — спрашиваю я, но она только молча пожимает плечами. Никто в этом доме, похоже, не расположен к беседе. Я, смущенно откашлявшись, тереблю кукольную руку. Похоже, это Кен: прощупывается бицепс.

Рутэнн бросает мне торс и голову.

— На, развлекись.

Я начинаю складывать мужское тело и останавливаюсь лишь тогда, когда замечаю отсутствие гениталий. Интересно, почему я раньше не знал, что Кен — евнух? Вероятно, потому, что из всех девочек я играл только с Делией, а уж ей-то куклу в руки можно было вложить только после смерти. Когда все части тела прикручены в нужных местах, я беру маркер и разрисовываю его пунктирными линиями и разнообразными символами. Я помечаю отдельные зоны: «Невезение. Жгучая боль. Сексуальный разлад. Банкротство». Софи, перегнувшись, глазеет на мою работу.

— А что это ты делаешь, Фиц?

— Подарок для мамы. Вуду-Эрика.

Рутэнн смеется, и я понимаю, что заметно вырос в ее глазах.

— А ты, — подтверждает она мою догадку, — не так-то, пожалуй, и плох.

В этот момент дверь открывается, и я вижу, как Делия привязывает Грету к руке гипсового гнома исполинских размеров.

— Место, — велит она. Заметив меня, она буквально расцветает. — Слава богу, ты приехал!

— Славь Юго-западные авиалинии, они в моем приезде участвовали активней.

— Рутэнн, это мой лучший друг.

— Мы уже знакомы.

— Да. Рутэнн любезно позволила мне проявить творческие наклонности. — Я вручаю Делии куклу. — Вдруг пригодится? Слушай, мы могли бы где-нибудь… поговорить?

С этими словами я оглядываюсь по сторонам, но конец трейлера Рутэнн в буквальном смысле виден с этой точки. Отсюда я могу практически дотянуться до его конца.

— Ступайте, — отмахивается от нас Рутэнн. — Мы с Софи заняты.

Делия наклоняется и целует Софи в лоб. Вот уж никогда не мог понять смысл этого действа! Что, у матерей в губы вмонтирован термометр?

— Сегодня утром…

— Я уже знаю.

— Я даже не смогла дозвониться до Эрика, чтобы он приехал в больницу…

— Знаю. Он сказал, что звонил тебе на мобильный.

Делия испытующе смотрит на меня.

— Ты уже виделся с Эриком? Ездил к нему в офис?

Я мнусь. И вспоминаю о своих заметках, посвященных слушанию. Я их обработаю и отошлю в «Газету Нью-Гэмпшира».

— Мы столкнулись в суде. Около часа назад состоялось предварительное слушание по делу твоего отца.

Отказываясь верить, Делия мотает головой.

— Не понимаю… Эрик позвонил бы мне.

— По-моему, Эрик сам не знал о слушании и чуть его не пропустил.

Она в задумчивости выходит из трейлера и присаживается в тени рядом с Гретой.

— Я вчера вечером на него разозлилась.

— На Эрика?

— На отца. — Она подтягивает колени и опирается на них подбородком. — Я пошла в тюрьму сказать, что дам показания и сделаю все, чтобы ему помочь. Я хотела услышать правду, но, когда он начал ее говорить, могла думать только о лжи. О лжи, которую он говорил раньше. И я ушла. — На глаза ее набегают слезы. — Я бросила его.

Я обнимаю ее за плечи.

— Уверен, он понимает, как тяжело тебе приходится.

— А если он подумал, что я не пришла в суд от злости? Вдруг он решил, что я его ненавижу?

— А ты его ненавидишь?

Делия качает головой.

— Знаешь, это как уравнение, которое не сходится… С одной стороны, у меня есть мама… где-то там… и это потрясающе… и я никогда не смогу наверстать упущенное нами время. С другой стороны, у меня было очень счастливое детство, пускай я и провела его без матери. Отец в буквальном смысле посвятил мне жизнь, а с этим нужно считаться. — Она тяжело вздыхает. — Ведь можно любить человека, но ненавидеть его поступки, правда?

Я смотрю на нее на какую-то секунду дольше, чем следовало бы.

— Наверное.

— И я по-прежнему не знаю, почему он так поступил.

— Тогда, возможно, стоит спросить у кого-то еще.

Она поворачивается ко мне лицом.

— Я хотела задать этот вопрос тебе. Я постоянно оказываюсь в тупике. Я не смогла спросить у отца девичью фамилию матери, когда проведывала его в тюрьме, потому что ужасно расстроилась. Я звонила в архивы и пыталась объяснить им свою ситуацию, но они сказали, что без девичьей фамилии…

—.. не смогут дать тебе вот это?

Я достаю из заднего кармана клочок бумаги.

Ди читает незнакомый адрес и номер телефона. Я слежу за каждым ее движением.

— Когда поступаешь на журналистику, на первой же лекции студентов учат обольщать сотрудников архивов, — поясняю я.

— Элиза Васкез?

— Она вышла замуж второй раз. — Я протягиваю ей свой мобильный. — Давай.

Несколько мгновений надежда держит ее в ледяных объятиях, но таки ослабляет хватку, и Делия берет трубку. Однако успевает только набрать код Скоттсдейла — и нажимает кнопку сброса.

— В чем дело?