Семен Гудзенко

Бесконечная баллада

Я всю Европу пересек.

Идя в огне атак,

Два раза вдоль, три — поперек.

Четыре — просто так.

За это время я везде

И всюду побывал:

На Висле был, по Рейну плыл

И в Одер поплевал.

А как жилось мне, Боже мой.

Не жизнь, а парад.

Два студебекера за мной

Возили шоколад.

На ста перинах спал, ей-ей! —

Вот так я, братцы, жил!

Поил духами лошадей.

Пирожными кормил!

Уже немало тысяч строк

Написано мной, как

Я всю Европу пересек

Два раза вдоль, три — поперек.

Четыре — просто так.

За это время я везде

И всюду побывал.

На Висле был. по Рейну плыл…

И так далее…

1945

После атаки

Когда на смерть идут — поют.

А перед этим можно плакать!..

Разрыв. — и умирает друг…

Разрыв, и лейтенант хрипит!

Бога ради. Бога ради.

Не рассказывайте мне.

Как вы в городе Араде

Позабыли о войне.

С. Гудзенко

Когда за стол сажусь — боюсь.

А перед этим можно плакать,

Я десять раз бывал в бою,

Я двадцать раз бывал в атаках.

Но самый страшный в жизни час —

Час непонятного рожденья,

О, кто не знал его из вас.

Рождения стихотворенья!

Минуты рвутся в тишине,

В огне махорочного дыма.

Стихи! Но только о войне,

И, значит, вновь проходят мимо

Другие темы, о другом.

Лишь ты, военная поэма.

Мне кажется, на мне одном.

Вот здесь, на шее. эта тема.

Читаю я. Сидят вокруг

Товарищи былых сражений.

Разрыв! И засыпает друг

От грохота стихотворений.

Разрыв! И лейтенант храпит.

Забыв походы и печали.

Как засыпали после битв

Ровесники, однополчане!

Я твердо обещаю впредь

Писать по-новому в тетрадях.

Не нужно так меня жалеть.

О, ради Бога, Бога ради!

1945

Наум Мандель

(будущий Н. Коржавин)

Вдосталь поблуждав на белом свете.

Испытав мороз, жару и зной.

Я люблю в стихах увидеть ветер —

Настоящий, грубый и земной.

Я рожден от киевского ветра…

Н. Мандель

Ветер, ветер,

ты могуч!

Верьте, а хотите и не верьте.

Утверждаю, сам не зная как.

Я рожден от киевского ветра.

Кто не верит, значит, тот дурак.

Мой отец — вот этот самый ветер,

А интеллигенция мне мать.

Потому-то лучше всех на свете

Я стихи умею понимать.

Я могу, взлетев, усесться в лужу

И опять подняться в небеса.

Потому что не всегда как нужно

Ветер славы дует в паруса.

Столько есть ветров, что нам ужасно.

Ветер в каждой есть моей строке.

А поэзия — прекрасный насморк.

Схваченный на этом сквозняке.

Я вполне запутанный, но все же

Не смотрите косо на меня,

Я хороший, я такой хороший.

Что наверно — самый лучший я.

Те ж, что говорят, что Мандель плохо

Пишет гениальные стихи.

Те враги России и эпохи.

Самые опасные враги.

За свои стихи я не в ответе.

По секрету сообщу молве,

Потому что их навеял ветер.

Бесконечный ветер в голове.

Лучше не хвалите, не жалейте,

Я покамест дым лишь без огня.

Вынесите вы меня на ветер.

Чтоб сильней проветрило меня!

1945

Александр Межиров

Как делили сухарь

Мы

стоим

на немыслимом

рубеже.

Мы в болоте, в кювете, в колодце

живем!

Тридцать третью ночь мы не спим,

И уже

Тридцать третий день не едим и не

пьем!

Разрываются мины в моем блиндаже

И в стотысячный раз разрывают меня.

Мы стоим,

повторяю,

на рубеже,

И как сказано выше, тридцать три дня!

Отсюда не выйдешь! Здесь огненный

шквал!

Здесь ни книг, ни кино, ни театров нет!!!

Наш кювет в окруженье глухое попал,

И обложен блокадою наш кювет.

И вдруг старшина, таежный глухарь,

Танком раздавленный, встал с земли.

Вынул из-под танкетки сухарь

И приказал:

— Дели!

Мы грызли зубами, кололи штыком.

Прикладами брали его на прицел.

Рубили лопатами и топором.

Я даже попробовал

сапогом.

Но сухарь оставался цел!

Его мы — под танки и под обстрел.

Прошел ноябрь,

декабрь,

январь,

Но бродяга-сухарь оставался цел.

Оставался цел

матерый сухарь.

А ночью под пулеметным огнем

Пробежала мышь по лесам, по полям.

Взмахнула хвостищем, и этим хвостом

Разрубила матерый сухарь пополам.

Мы стояли вокруг, зубами скрипя.

Мы точили о зубы стальные штыки!

Вот постойте, немного приду в себя

И опять

напишу

про сухарь

сти —

хи!

1945