который еще до войны для тамошнего завода наловчился делать угольные брикеты: этот мелкий кокс смешивался с угольной же мелочью, в изобилии получавшейся при выжигании угля древесного, обильно смачивался жидким крахмальным клейстером и получающиеся из этой смеси брикеты оказывались даже лучше, чем просто древесный уголь. Лучше, но его пока много выделать не получалось…

Пока не получалось, на заводе теперь делались и стальные реторты для «правильного» выжигания древесного угля, а в них можно было и разные отходы с лесосек на уголь пускать: те же ветки, которые до того просто в лесах гнили, или в изобилии растущие вокруг мелкие березы. Однако у Ивана Алексеевича все равно возникали разные «неприличные» вопросы:

— Николай Павлович, я по совету твоему арифметику твердо выучил, и вот что посчитать успел: даже если Якимов, как обещал, втрое больше делать будет брикетов, то их хватит на одну большую печь, что ты у Красного Камня строишь. Но ты же их шесть штук сразу заложил! Чем печи топить будем? Я с металлистами говорил, кокс этот мелкий сам по себе всяко для печей не сгодится…

— Ну ты, Иван Алексеевич, и нашел, кого спрашивать. Откуда я-то знаю?

— Постой… ты деньги немерянные тратишь на постройку печей, а как они работать будут, не знаешь? А на кой же…

— Вот из-за этого у вас, большевиков, все и разваливается. Вы все хотите сами решать — и то решать, что вообще не понимаете. Я не знаю, чем будет господин Бобынин печи топить, но он — знает. А мне этого знать вообще нужды нет. Он сказал, что следующим летом у него три печи чугун давать будут — и мне такого знания достаточно. А уж как они этот чугун выделывать станут, мне просто плевать. Печи бессемеровские он две штуки заказал, прочие потом сами изготовим — и от него мне только и нужно было, что список станков для этого потребных. Он — специалист, а я… знаешь, чем должен заниматься руководитель? Прежде всего — не мешать специалистам делать свою работу.

— А если они…

— А потом — проверять, что работу они свою делают как обещали. И, между прочим, строго наказывать, если они, специалисты эти, наврали, что работу сделают. Конечно, разные случаи случаются, не всегда работу в срок закончить выходит — и тут уж наша обязанность разобраться, наврал он или что-то ему помешало работу исполнить, и в последнем случае помеху по возможности убрать. Но в саму работу мы вмешиваться вообще не должны!

— И будет кто угодно что угодно делать…

— Опять ты не прав: мы должны им говорить, что нам нужно. А что не нужно — на то копейки не давать, конечно.

— А на что нужно, рубли миллионами — а нужно нам столько, что никаких миллионов не хватит.

— Нет, мы прежде всего должны определить, без чего мы просто существовать не можем, и копейки с рублями только здесь и тратить. Мы определили, рубли потратили — и теперь просто ждем, пока вложения сии нам новые деньги приносить будут. И потом уже думать, куда эти новые деньги тратить.

— У нас еще старых…

— У нас денег больше нет, мы все, что от Колчака с чехами забрали, уже потратили.

— А золото? Его же…

— И золото тоже все потратили. Заводы — они, знаешь ли, бесплатными не бывают.

— Знаешь что, Николай Павлович, а ведь я арифметику, выходит, получше тебя знаю. Ты вот уже все деньги потратил, и с чем мы остались? На что республика жить-то теперь будет?

— На что? Сразу видно, учиться тебе еще немало придется. Сейчас у нас июль заканчивается, а магазины уже нашими продуктами завалены.

— Ну да, даже у нас в Верхнеудинске хлеба после обеда не купить…

— Зато купить рыбы, мяса, огурцов и помидоров можно сколько хочешь. И молока, сметаны, творога. Сейчас Вон мужики из Усть-Кяхты сыр начали делать… неплохой, кстати.

— Откуда они про сыр додумались?

— А к ним прибился один… сыродел из-под Углича. Обрати внимание: он у Семенова в отряде состоял, но как подранили его да в полон взяли — на человека стал похож. Трудится, рук не покладая. Обещался и семью всю к нам сюда перевезти…

— А как?

— Обыкновенно. Мы с этим наркомом договорились, что с нашим паспортом люди могут по Советской России ездить беспрепятственно и родственников с собой забирать, на что им мы же особый ордер выдаем. Самого его мужики, конечно, не отпустят, он им прилично задолжал…

— И когда успел?

— Когда воевал с ними Там на сходе мужики постановили: три года на общину хорошо отработает — ему грехи все простятся. Сам знаешь: народ у нас отходчив, долго зла не держит.

— Ага, закопает ворога в землицу — и тут же грехи ему и простит.

— И так бывает. Но этот случай иной: нагрешил он, похоже, немного, на пользу общую усердно трудиться. Там уже и гонца нашли за семьей его ехать, как только паспорта у нас напечатают, так сразу и поедут.

— Не уверен я, что согласятся там с человеком незнакомым в даль такую ехать.

— Согласятся, там ведь жизнь нынче отнюдь не райская.

— У нас, конечно, рай на земле уж выстроен.

— Знаешь что, ты у нас старый большевик, знаешь в России многих, да и тебя вроде знают. Давай ты сам съездишь, на жизнь большевистскую посмотришь, а потом мы с тобой ее снова обсудим.

— И куда я поеду?

— Да хоть в Омск. Паспорта у нас готовы будут на той неделе, ордера на перевозку людей к нам я тебе дам сколько поднять и с собой увезти сможешь.

— А ордера-то мне зачем?

— А вдруг ты захочешь кого к нам пригласить? Ты там особенно приглядись к буржуинам разным: ваш брат красный большевик очень любит их расстреливать и ссылать — а нам инженеры и ученые, сам видишь, большую пользу приносят.

— И какую же такую пользу?

— Вот ведь мужицкую сущность все изжить из себя не можешь! Я уже не говорю про заводы эти новые, а вот с урожаями грядущими кто все заранее подсчитал да верно распорядился что и где сеять? А этот, как его, доцент Цейдлер…

— И что такого этот доцент сотворил, что мы его облизывать должны?

— Ясно. Сейчас я тебе расскажу