Около восьми часов вечера тропа вывела их к колосящимся еще зелеными хлебами полям. Все приободрились подобному близкому признаку жилья, и действительно — минут через двадцать деревья раздвинулись и на широкой просеке показалось несколько огромных сараев, напоминающих старые деревенские клубы. Бревенчатые строения метров семи-восьми в ширину, не меньше двадцати в длину и под пять метров высотой, не считая кровли. Окна, закрытые ставни, имелись только на торцах и поднимались на высоту почти трех метров над землей, крылечки, к которым вели широкие лестницы — на высоту примерно двух метров. Между домами стояли небольшие избушечки на высоких столбах — но без окон и дверей.

— Ни фига попали, — присвистнул Немеровскии, роняя раскладушку на землю и опираясь на нее всем весом. — Концлагерь, что ли?

— С чего ты взял? — удивился Росин, сбрасывая свою кровать рядом.

— Ну, — пожал плечами Миша, — большой барак для проживания, избушка без окон: карцер. Просто мы зациклились на прошлом, а ведь нас могло занести и в параллельный мир. Может, тут первобытнообщинный строй? Все племя живет в одном доме…

— Вы чего, совсем очумели? — остановился рядом Картышев. — Русской избы никогда не видели? У нас всегда дом и двор под одну крышу подводили. Зимы холодные, иначе нельзя. При минус двадцати на улице в отдельном сарайчике скотина вся померзнет. Да и овощи заморозков не любят. А поодаль стоят овины или бани. И те, и другие горят часто, поэтому их всегда в сторонке строят.

— Вот блин! — восхитился Немеровский. — А нам, помню, в школе объясняли, что крестьяне жили настолько тесно и бедно, что всю скотину держали в доме.

— Правильно объясняли, — кивнул Игорь, — в доме и держали. А дом делился на две основные части: жилую и двор. Если вам скажут, что кур тоже держали в доме, это не значит, что они скакали по полатям и печи, а то, что для них имелась загородка в подполе.

— Опять никто не шевелится, — вздохнул Юшкин. — Еще одна мертвая деревня.

Уставшие за долгий переход люди, втягиваясь на поляну, не спешили входить в незнакомую деревню, отдыхая неподалеку от стоящего на опушке дома. Многие ратники снимали рюкзаки, крутили руками, разгоняя по жилам застоявшуюся кровь.

— Стемнеет скоро, — посмотрел на часы Росин. — Пожалуй, всех ждать не станем. Миша, вы с Юрой Симоненко, пройдетесь по домам с левой стороны, посмотрите там что и как. Только осторожно! Не забудьте, как лихо стрелы из-за деревьев вылетать умеют. Мы с Игорем по правой стороне пройдем. Остальные посередине идите, и оружие держите наготове. Если с нами что случится — выручайте.

Избавившись от рюкзака, Костя отвязал от станины щит, одел на голову вязанную шапочку и шлем: мало ли кому в доме взбредет сковородой ему по голове вметелить? Меч на поясе висел игровой, с затупленной режущей кромкой, а потому в руку он взял топорик. Великолепная вещь: и шлем вместе с головой разрубить можно, и милиция его за оружие не считает.

— Пошли?

— Угу, — кивнул Игорь, поигрывая тяжелым кистенем.

Костя поднялся на крыльцо ближнего дома, мимоходом отметил, что дверь висит на двух петлях с длинными крепежными пластинами, и рванул створку к себе. Они попали в небольшую прихожую, а за ней — в обширное помещение с побеленной русской печью и старательно выскобленным сосновым полом. В углу стоял стол, на котором кверху ножками лежали два табурета. Под столом пах чем-то кислым большой глиняный горшок. Судя по обилию на полках деревянных ложек и мисок, это была кухня.

В духе американских военных боевиков, Росин жестом указал Игорю налево, за печку, на притворенную дверь. Картышев кивнул, зашел внутрь, вскоре вернулся:

— Там в комнатах никого нет, мастер. Только стол да пара топчанов.

Костя понимающе моргнул, толкнул дверь направо. Он оказался на длинном балкончике над обширным помещением, разбитым на несколько секций жердяными перегородками. Здесь густо пахло пряностью и немного — землей. Вниз с балкона вела обычная лестница, упирающаяся в затворенные ворота. У лестницы, в наружной стене, имелась еще дверь. Росин не поленился дойти до нее, открыл. Это был привычный деревенский туалет. А над головой, наваленное поверх сруба, излучало ароматные запахи плотно набитое сено.

— Так вот ты каков, русский сеновал, — пробормотал мастер и понял, что сегодня останется спать именно здесь.

Он вернулся в дом, махнул Игорю. Они вместе вышли наружу и сбежали вниз по ступенькам.

— Здесь все в порядке, располагайтесь, — крикнул Костя выходящим из леса людям и мысленно прикинул: двести человек на шесть домов, это чуть больше тридцати человек на избу. Вполне нормально получится. Не теснее, чем в блочной «хрущевке».

Они двинулись к следующему дому, и Росин с изумлением увидел сидящего на завалинке старика. Он тряхнул головой, не веря собственным глазам, а потом кинулся вперед.

— Добрый вечер, отец, — все еще не веря, что видит перед собой нормального, живого человека, поздоровался Костя. — Как настроение, как погода?

— Что ты вылупился на меня, аки на старца на осле? — отверз уста старик. — Нешто мыслишь ходить по земле израилевой, и ноги свои не отсушить? Но видит, видит тебя который есть и был и грядет, и от семи духов, находящихся перед престолом Его, и от Иисуса Христа, Который есть свидетель верный, первенец из мертвых и владыка царей земных, готовит свои медные трубы, выпускает ангелов числом четырех.

Слегка ошалевший отпором деревенского старикашки и ничего не понявший в череде вроде бы русских слов, Росин отпрянул. А говорливый туземец, подперши подбородок клюкой, продолжал и продолжал обличать незваных пришельцев.

— Подожди, его иначе надо, — улыбнулся нагнавший мастера Картышев. — Вот, слушай: «В начале сотворил Бог небо и землю. Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою. И сказал Бог: да будет свет. И стал свет. И увидел Бог свет, что он хорош, и отделил Бог свет от тьмы. И назвал Бог свет днем, а тьму ночью. И был вечер, и было утро: день один. И сказал Бог: да будет твердь посреди воды, и да отделяет она воду от воды. И стало так!».

Старик запнулся на полуслове, оторвал одну руку от клюки и осенил себя крестом:

— Никак христиане?

— Свои мы, отец, свои. Никого не тронем, завтра дальше пойдем.

— «Бытие»-то ты откуда знаешь, танкист?

— Два раза в госпитале смерти ждал, — перекрестился Игорь. — Господь спас.

— Спроси его, где мы находимся?

— Сие есть земли святые, израилевые, дарованные Господом, отдавшим сына своего за греши наши…

— В эмиграцию, что ли занесло? — огляделся на окрестные сосны Росин. — Непохоже. А год сейчас какой?

— Семь тысяч шестидесятый год от сотворения мира, — осенил себя троекратным крестом старик и низко поклонился.

— Тысяча пятьсот пятьдесят второй, — произвел мысленный перерасчет Росин, и сделал краткий, но емкий вывод: — Жопа…