Граф взглянул на дорогу. Не хватало только, чтобы еще Гюнтер встретился с ним и вступил в объяснения!.. Оттфрид не боялся встречи с владельцем Добры — когда он шел по дороге рядом с Люси, он каждую минуту мог оказаться с ним лицом к лицу, — но в том настроении, в каком он находился в данный момент, он предпочитал не видеть ее брата. Судя по его письму, он мог наговорить ему достаточно дерзостей, и Бог знает, чем бы окончилось их объяснение. Не мог же Оттфрид вызвать его на дуэль! Разве он, граф Ранек, мог драться с сыном какого-то помощника лесничего! Самое лучшее было бы не встречаться с ним, в особенности после того, что сейчас случилось. Граф с неприятным чувством оглянулся на часовню и подошел к псаломщику, который в эту минуту вышел из дома и с озабоченным видом смотрел на опускавшийся все ниже туман.

— Можно пройти в село какой-нибудь другой дорогой? — спросил Оттфриду псаломщика.

Старик, подойдя к нему, ответил:

— Конечно, ваше сиятельство! По этой тропинке налево вы вдвое скорее попадете в Р.

Псаломщик, родившийся в горах и ступавший по горным дорогам, как по гладкому полу, не подумал о том, что указанная им тропинка почти непроходима для изнеженных ног горожанина. Но Оттфрид был не в таком настроении, чтобы долго расспрашивать об удобствах или неудобствах пути, а потому снисходительно поклонился старику в знак благодарности и вскоре скрылся между скал.

* * *

Отец Бенедикт остался в часовне вдвоем с Люси. Священник был прав, назвав убранство церкви скромным, хотя бедные горные жители украсили ее всем, чем только могли. Запах ладана еще носился в храме легким душистым облаком. Дневной свет слабо проникал через узкие маленькие окна, оставляя алтарь в полутьме. По стенам висели выцветшие образа с ликами святых, украшенные венками, перевитыми лентами. Вместо цветов, которых мало растет в горах, перед образом Божьей Матери и вокруг него были развешаны гирлянды свежей зелени. Над алтарем висела большая неугасимая лампада, разливая вокруг красноватый свет. Цепи, которыми она прикреплялась к потолку, были скрыты темнотой, и казалось, чей-то огромный блестящий глаз смотрит сверху на молодых людей.

Отец Бенедикт не спрашивал Люси, как она попала сюда вместе с графом; ему достаточно было знать, что это свидание — вынужденное и что Люси прибегла к его защите, желая избавиться от назойливых ухаживаний Оттфрида. При виде молодой девушки все сомнения Бруно относительно своего чувства к ней окончательно рассеялись. Он каждый день, каждый час ясно сознавал, что напрасно борется со своей страстью; образ Люси так же неотступно преследовал его и здесь, как там, в монастыре. Теперь, видя ее перед собой, он чувствовал, что это юное существо с детски-чистыми синими глазами, видящими в жизни только радость, полностью завладело им, и у него больше не было ни сил, ни воли сопротивляться чарам.

Люси робко стояла рядом с монахом, не подозревая, какую душевную бурю он переживает; она чувствовала себя свободнее даже в присутствии Оттфрида, хотя граф был противен ей до последней степени. Он вызывал негодование своим наглым поведением, но Люси нисколько не боялась его, тогда как бледный, мрачный молодой человек, взявший ее под свое покровительство, внушал ей необъяснимый страх. Она знала только один взгляд, заставлявший ее робеть, и теперь этот взгляд не отрывался от ее лица.

От Бруно не укрылось состояние молодой девушки.

— Не бойтесь ничего! — сказал он. — Я буду с вами до тех пор, пока не передам вас в надежные руки; граф не посмеет больше преследовать вас.

Люси подняла глаза и взглянула на монаха: что-то в его голосе внушало ей беспокойство, и выражение его лица соответствовало голосу. Брови Бруно были мрачно сдвинуты, и на гладком лбу выделялась суровая, гневная складка, которой она раньше не замечала.

— Я очень жалею, — тихо проговорила Люси, — что из-за меня вы так резко говорили с графом. Он никогда не простит вам этого.

Отец Бенедикт презрительно улыбнулся.

— Не беспокойтесь, наша вражда с графом Ранеком началась уже очень давно, он меня всегда ненавидел.

— А что означали его слова о том, что скоро наступит конец вашей духовной власти? — робко спросила Люси. — Разве вы не хотите больше быть священником?

На лице Бруно появилось выражение глубокой печали.

— Здесь не может быть речи о желании или нежелании — наш обет нерасторжим. Католическая церковь не позволяет духовным лицам отказываться от своего звания. Вопрос только в том, не лишить ли меня даже той небольшой свободы, которой я пользовался до сих пор в качестве священника.

Люси смотрела на молодого монаха испуганно-недоумевающим взглядом.

— Вы, вероятно, думаете, что я совершил какой-нибудь смертный грех? — покачав головой, продолжал он. — Нет, ничего подобного. Я имел неосторожность сказать в проповеди то, что подсказало мне сердце, а это запрещено, католический священник обязан говорить лишь то, что предписано в Риме. По понятиям нашего духовенства, я совершил преступление, и в монастыре уже заседает суд, который, наверно, очень строго накажет меня.

— А что он может сделать вам?

— Все, что только пожелает.

Люси невольно вздрогнула от ужаса.

— Мой брат говорит, что очень опасно раздражать монахов, — озабоченно сказала она. — Если они настроены против вас, то, ради бога, не возвращайтесь в монастырь. Оставайтесь здесь или скройтесь куда-нибудь. Ведь вас могут погубить!

Молодая девушка не заметила, что голос ее дрожит от волнения и что она умоляющим движением положила свою руку на руку священника. Она спохватилась только тогда, когда почувствовала горячее пожатие монаха. Люси хотела забрать руку, но Бенедикт не выпускал ее.

— Мне сегодня уже дважды давали этот совет, — проговорил он, — а теперь из ваших уст я слышу его в третий раз. Но я не могу последовать ему, не могу, Люси!.. Тем не менее я очень благодарен вам.

Молодая девушка затрепетала от звука голоса монаха. В нем была глубокая нежность, ее имя прозвучало в его устах как сладкая музыка, и она не в состоянии была отнять свою руку.

— Но, отец Бенедикт... — начала она и остановилась, так как рука, державшая ее руку, внезапно дрогнула.

— Отец Бенедикт! — медленно повторил монах. — Вы правы... Хорошо, что напомнили мне, что я — отец Бенедикт. Я готов был забыть об этом.

— Ведь вас же зовут так! — смущенно пробормотала Люси.

— Да, в монастыре, с тех пор как я надел монашескую рясу. Нам даже не оставляют настоящего имени, чтобы оно не напоминало о том времени, когда мы были свободны. Я должен был свое светское имя «Бруно» заменить монашеским именем «Бенедикт». И оно вовсе не радует меня.

Монах замолчал.

Сумерки сгущались. Через открытое окно врывался легкий ветер и тихо шевелил увядшие листья венков. Тускло мерцала лампада, бросая красноватый отблеск на ступеньки алтаря, на которых стояли молодые люди.