но пробиться не смогли. Потом автоматчики Михейкина прорвались на помощь, окопались. Бучковски послал радиограмму, что так и так, ведут бой с превосходящими силами, боеприпасы кончаются, но будут драться до последнего. Потом, уже после боя, под танком пистолет нашли… а в нем короткая записка. Нам ее зачитали. Мужики, мне сорок лет: я слушал и плакал… «Повоевали мы немного, но успели убить больше сотни гитлеровцев. Отомстите за нас!»

Я вспомнил Бучковского и его экипаж. Деньги на постройку танка «Челябинский пионер» собирали школьники Челябинска и области. И собрали. До копейки. Многие отдавали все свои сбережения. Не жалея.

Весной я присутствовал при передаче машины танкистам. Бучковский — молодой, высокий, статный вышел тогда к пионерам, принял наказ, записанный в обычную ученическую тетрадь и торжественно пообещал от имени комсомольского экипажа выполнить его, бить врага, не жалея себя, до последней капли крови. Выполнил, получается, слова клятвы. Не обманул.

Я только сейчас осознал потери нашего корпуса и ужаснулся. Мне все же подсознательно казалось, что плацдарм удалось взять меньшим числом жертв. Жалко ребят! Первый их бой оказался последним. Был ли смысл вот так гробить неопытных в военном плане рабочих, бросая их на смерть? Но я четко помнил приказ: не идти на прорыв, а лишь поддержать его. И это не наша вина, что мотострелкам не удалось тогда прорвать линию фронта, и делать это пришлось корпусу. Впрочем, это и не вина мотострелков. В жизни часто что-то идет не по плану.

Было очевидно, что командование сделает выводы из произошедшего. Я очень надеялся на то, что в следующий раз у нас будет нормальное прикрытие с воздуха, и что Ставка додумается передать в состав танковой армии артиллерийскую дивизию. Это очень важно для нас! Иначе, мы как на ладони для немцев, а так им придется прижать голову близко-близко к земле…

Грузовик увяз в большой луже и начал буксовать на месте. Мы повыскакивали наружу и добрых четверть часа выталкивали его, ухамаздавшись в грязи по уши. Уже и веток под колеса накидали, и накатом туда-суда, туда-сюда! Не идет, зараза! Наконец, очередная попытка увенчалась успехом, и полуторка выбралась на твердую поверхность. Чуть очистившись, мы забрались обратно в кузов.

Почти все тут же начали сворачивать самокрутки из газет, набивая их махоркой.

— Угощайтесь, бойцы! — капитан достал пачку папирос и щедро предложил всем желающим.

— Это дело! Благодарствуем!

Пачка тут же опустела, но последнюю папироску, как положено, оставили самому капитану.

Задымили. Сержант Борисов, севший рядом со мной, задумчиво сказал, обращаясь ко всем сразу:

— У меня соседа по палате девчонка с поля вытащила, совсем молоденькая. Он говорил: сама раненная, кровь по лицу течет, одним ухом ничего не слышит, но уцепилась крепко и тащит его. Плачет и тащит. А он бы и рад помочь, да рана тяжелая, едва сознание не теряет. «Брось!» — кричит. Она не бросает. Так и вытащила. Шурочка ее зовут, фамилию он так и не узнал. Вытащила и убежала другим помогать. Жива ли?..

Все молчали, а что тут скажешь. Машина как раз проезжала мимо деревушки, большая часть домов в которой была сожжена — на их месте торчали обгорелые бревна, но несколько домов уцелели, и там шла своя жизнь. Свора детишек — полуголых и босых палками гоняла по черной земле пустую консервную банку. У покосившегося забора стояла чуть полноватая, еще молодая женщина, и задумчиво смотрела на нашу машину. Может, искала взглядом своих, но не находила.

Сильно пахло гарью, хотелось кашлять. Я прикрыл рот ладонью, но помогало слабо.

В поле за деревней, недалеко от дороги лежала огромная, почти полностью обглоданная коровья туша. Вокруг с карканьем кружило воронье. Время от времени птицы садились на тушу и продолжали пировать.

Капитан сплюнул за борт и, чтобы сменить тему, рассказал:

— Поймали в плен четырех немцев, стали допрашивать. А они, как узнали, что их взяли мы — уральцы, чуть от страха не обосрались. «Не убивайте нас! — лопочут. — Пощадите!» И стали мы, братцы, выяснять, чем же успели так запугать немчуру. Вроде на фронт только прибыли, а уж страх навели. Что оказалось: их пропагандисты обозвали нас «Дивизией черных ножей!» Мол, мы дикие люди, всем пленным этими ножами сразу головы режем, никого не щадим. А поэтому, где встретишь «черного ножа», убивай его безо всякой пощады, или он убьет тебя!

— А зачем им врать? — не понял кривоватый на лицо боец, вдобавок с заячьей губой.

— Ну как же, — пояснил капитан, — они стремятся переложить свои варварские качества на нас, тем самым сделав из нас нелюдей. А с нелюдью как поступают? Безжалостно уничтожают, потому что с нелюдью договориться ни о чем невозможно. Нелюдь — это зверье, это отбросы. И их главари пытаются внушить простым солдатам, что нас нужно истребить, всех до последнего. Ничего, они еще ответят перед судом и за эти преступления, и за клевету тоже! Попомните мои слова!..

Я невольно потрогал рукоять своего «черного ножа», который перед отъездом из госпиталя выкопал из-под дерева и спрятал в вещмешок. Не оставлять же! Жаль, что он обагрился кровью честного советского человека, врача… но главное — преступник не ушел от ответа.

— Как только Брянск возьмем, нам будут открыты все пути на запад! Так что повоюем еще!

— Повоюем! — обрадовались бойцы.

Воевать придется еще долго и тяжело, я это прекрасно сознавал, и все равно бесился в душе от того факта, что Орел взяли без меня. Да, мы угнали «Королевского тигра», чем принесли явную пользу нашим конструкторам, и все же эта нелепая рана слишком уж надолго выбила меня из строя. Впрочем, если бы не ускоренная регенерация моего организма, все могло бы еще больше затянуться.

Настя, как только услышала, что я прошел комиссию и возвращаюсь на передовую, ушам своим не поверила. Заставила меня снять рубаху, развязала бинты и, лишь увидев розовый шрам, как-то нелепо пожала плечами.

— Здоров, и правда, здоров, но ведь всего неделю назад я сама делала перевязку… так быстро подобные раны не заживают!

— Да на мне все, как на собаке! — отмахнулся я. — Тяжелое детство, деревянные игрушки, прибитые к полу…

— Димочка? — распахнула она свои прекрасные глаза. — Это правда? Тебе игрушки к полу прибивали? Но зачем?

— Чтоб не сперли! Детей много, игрушек мало!

Сказал так, а потом пожалел. Поверила ведь, искренне пожалела. Зато потом напоследок целовались в укромном месте