у «остовки» одной родился, захотела она его крестить. А у меня как раз священник русский гостил. Крестили мы его в серебряной купели. Какие судьбы, подумайте, да? Угнали девочку в Германию, родила, а крестная мать — Романова… Гестапо быстренько меня из переводчиц уволило, послали меня работать на военный завод.

— А что вы умели делать?

— Да ничего. Пули светящиеся делали на заводе, для пулеметов, я должна была класть по одной в ямку. А я больше клала, чтоб получался холостой заряд, две-три…

— Так у вас дерзкий характер!

— Слушайте, у меня шесть братьев было, все братья военные, все кадеты, было в кого. Правда, они мне всегда приговаривали: глупа, мала, ничего не понимает… Но характер-то образовался, хотя я братьев с семнадцатого года не видела… Тут голод начался, по ночам лежу, бывало, и придумываю разные меню.

— Как, по-вашему, война прошла для вас тяжело?

— Да уж нелегко. И голодно было, и трудно видеть, что делалось с людьми из России. На меня в начале войны такая тоска нашла по Родине, в особенности когда увидела детей. Ой, такая тоска, хоть поезжай домой обратно. Это с моей-то фамилией, да? А в «Осте» разные люди были, очень разные, и угнанные, и сами приехали. И чего только не заставляли их делать, даже вышивать крестиком. У меня была такая женщина, которая умела вышивать крестом без канвы. Представляете? Идеальные работы делала! Много было людей из Винницы, из Киева, одна была из Казани… После войны я работала в английском Красном Кресте, тоже переводчицей. В госпиталях, в сумасшедшем доме… После войны оказалось много безумных людей. Особенно много больных детей, психически больных. И помню еще такую больную Марусю, абсолютно безумна, и на тумбочке у нее большой портрет Сталина… Русских детей я каждый день навещала…

— А что с этими людьми потом стало?

— Вот уж этого совсем не знаю. Не знаю… Темна вода во облацех… Кстати, интересная подробность об англичанах. Приходит в конце войны английская армия: хотят занять дом, где я живу. Узнают, что я Романова. «Внучка королевы Виктории? Дом не занимать». Приходит флот. «Внучка королевы Виктории? Дом не занимать». Появляются английские летчики: «Внучка королевы Виктории? Ну и наплевать на нее». И заняли дом. Понимаете, авиация начиналась только в 1914 году, никаких традиций. В 1951-м англичане мне говорят: советская граница близко, с вашей фамилией вам лучше уехать подальше. И я прикатила в Нью-Йорк, тут мой племянник был, который сейчас председатель Толстовского фонда.

— Багратион?

— Он. Называется он у меня — любимый племяша. Отец его убит в 1914 году, а его мать, сестра моя Татьяна, на шестнадцать лет старше меня, она потом монашкой сделалась. На Илионе двадцать лет была игуменьей. Сначала я работала в Толстовском фонде, потом ушла в «Общество помощи русским детям за рубежом».

…Я уже много слышала об этом благотворительном обществе, основательницей и постоянным председателем которого была правнучка декабриста Ивана Пущина. Общество небольшое, и средств у него не так много, основные деньги собирают в Америке. Большой взнос дает…

— Детский бал «Петрушка», я вам рассказывал, — напоминает мне Николай Трубецкой.

Бал «Петрушка» считается самым веселым балом в Нью-Йорке. Русские устроители с помощью дорогих входных билетов собирают довольно крупные суммы. Придумывается веселая программа, танцы. Общество рассылает деньги нуждающимся русским детям по всему миру. В нем-то и проработала и машинисткой, и секретарем большой кусок жизни Вера Константиновна.

— Вы за жалованье работали?

— А как же? Как все, как положено. Это вначале мы жили на драгоценности моей матери, а потом, очень скоро, как все…

— Вообще, представления о богатстве дома Романовых сильно преувеличены, — вставляет, вернее, разъясняет мне Коля Трубецкой. — Все их богатство было в основном в земле, не правда ли, Вера Константиновна? — Она молча слушает: зачем ей вмешиваться, если существовала она, как говорится, на зарплату? — Она продолжает свое:

— Я любила работу в Детском обществе. У меня романовская память, все помню, все фамилии по всему свету. Так что я работала, как полагается.

И тут наконец я задаю вопрос об ее отце, поэте.

— Вот его портрет, — показывает она на стену.

Действительно, в комнате висит большой поясной портрет очень красивого человека.

— Умер в 1915 году от грудной жабы. Он политикой не интересовался, но всегда говорил, что революция 1905-го — это только репетиция. А вы песню «Умер бедняга в больнице военной» слышали? Это он написал. Стала народной песней. Отец был президент Академии наук и главный инспектор военно-учебных заведений. Их было тридцать с чем-то корпусов. Вот он их и объезжал. Бывало, возвращался домой после инспекций, с него сорваны все пуговицы. Кадеты на память обрывали. Он всегда за кадетов заступался. У отца у самого была большая семья, поэтому он понимал молодежь. Помню один случай с кадетом Евгением Середой — отличался «громкими успехами в тихом поведении». Является к нам в Павловск. Вводит его один из братьев к отцу, а у отца идеальная память была.» «Середа, — спрашивает, — а что ты здесь делаешь?» А Середа заикался: «В-ваше императорское высочество, в-выперли». — «А что ты думаешь делать?» — «Ваше императорское высочество, д-думайте вы!» Куда-то отец его назначил, потом в войну он попал в австрийский плен, а потом умер в Парагвае, в Старческом доме.

— А откуда вы все это знаете?

— По переписке, Середа мне писал. Я вообще с кадетами дружу. Я им всегда говорю: я вам старшая сестра, даже если кому давно сто лет. Кадеты ведь очень разные — старые и последние выпуски. Три корпуса кадетских было в Югославии, вы это знаете? Последний — 1943 года. Кстати, я кое-какие воспоминания опубликовала в «Кадетской перекличке». Выходит два раза в год, там любопытные есть вещи, поглядите на досуге. Вам об отце интересно. Так вот. Знаете, почему он сочинил эти стихи: «Умер бедняга в больнице военной»? В его время хоронили плохо, вот он и написал.

— Мне больше всего нравится «Растворил я окно», — признаюсь я.

— А поют?

— Поют, по радио…

— Слава богу, не чужие! Нет, я больше люблю «Вчера мы ландышей нарвали, их много на поле цвело…» Это он в Павловске написал, там была такая поляна, полна ландышей, а в углу идеальный куст белой сирени. Я хорошо помню Павловск. Павловск — это такая красота! Я Россию помню по запахам. В Павловске всегда пахло черным хлебом, а в Стрельне кислой капустой.

— Вера Константиновна, а что вы помните о царской семье? — Это снова спрашивает Николай Трубецкой.

— Я ж малая была. Помню, государь у нас чай пил,