- Здесь.

- Не останавливай! - в панике встреваю я.

- Слав, останови, - всё так же твёрдо повторяет Макс.

- Максим!

Хмурясь, предатель останавливает за остановкой!

- Куда ты? - Истерично хватаюсь за руку Макса.

Он выпрямляется и смотрит на меня. На мой нос, мои губы. Смотрит в мои глаза. Его зелёные глаза кажутся такими яркими в этой повсеместной серости.

Я тащусь от его глаз.

Подняв руку, он проводит ладонью по моим волосам, а потом склоняется и нежно целует кончик моего носа, шепча:

- Пока, Кудряш…

Моё горло сдавливает ком. Его парализует, и я просто не в состоянии ничего сказать.

Он что… прощается? Со мной?!

- Максим… - шепчу, чувствуя, как по щеке стекает огромная слеза.

Кивнув Славику, он выходит из машины и захлопывает за собой дверь.

Как ватная, тянусь к ручке, но на дверях срабатывает блокировка.

- Какого фига ты делаешь?! - возмущаюсь и бью ладонью по стеклу.

Машина тут же трогается, а я реву, глядя на удаляющуюся в туман фигуру.

- Ты что, заболела? - озабоченно спрашивает мама, заглядывая в моё лицо. - Может, приляжешь?

- Да… - вяло говорю я, ковыряя вилкой салат.

Вычленяю из «Оливье» горох.

Горох отправляю направо, а все остальное - налево.

ОН делал так, когда я изобразила для него «Оливье» в первый и последний раз.

Сидел и молча доставал горох из «Оливье», намекая на то, чтобы больше я его никогда не готовила.

Гурман чертов.

К глазам внезапно подкатывают слёзы.

Горох расплывается.

Опускаю подбородок и утираю нос, пока мама взбивает «приляг-среди-бела-дня» подушку.

Теперь сама ненавижу этот горох. Зелёный, как его глаза.

Я уже три дня не работаю. Могу и поспать, как трутень.

Прямо в четыре дня.

- Папа что, во Владик за хлебом пошёл? - спрашиваю с претензией, поджав губу.

- На Аляску, - хмыкает мама. - А что, тебе хлеба не хватает? Хочешь хлебушка?

Я хочу… своего Немцева!

- Хочу «Медовик»...

- Ну, вот. Сказала бы. Я бы сделала…

- Ладно, не надо, - неблагодарно капризничаю я.

- Ты чего такая? - тихо спрашивает мама за моей спиной. - Мне тетю Марусю вызвать?

Тетя Маруся - наша соседка. И она городская сумасшедшая, которая любит таскать меня за щеки. А ещё она ставила мне уколы с витаминами. В детстве.

- Что бы она меня пытала? - Кладу вилку и плетусь к щедро укомплектованному дивану, подтянув свои спортивные штаны.

Мне внезапно плевать на то, как я выгляжу. Какая разница, как я выгляжу?

- Тогда рассказывай сама, - осторожно просит мама.

Садится на край дивана, заботливо подтыкая под мой бок тёплое одеяло.

Кусаю его, отвернувшись к стенке, и скулю в подушку.

Вот в чём дело!

- Евгения… - ахает она в панике. - Прелесть наша…

Плачу.

В голос.

Мне плохо уже три дня. Именно столько от этого кретина нет вестей! Скинул бы смс: “жив, здоров, бухаю”. Я бы спокойно себе страдала дальше! По нему. По идиоту.

Знаю, что он не бухает и не чудит. Просто знаю. И не отвечает. Ни на звонки, ни на смс.

Нет, то, что он жив, я и так знаю.

Славик заезжал за ноутбуком и рюкзаком на следующий день, а потом... отчалил в Москву.

- Мммм… - мычу в одеяло.

Это нормально? Он прислал за своими вещами Славика. Пусть забирает! Мне всё равно...

- Господь вседержитель! - в панике восклицает мама.

Рыдаю.

“Ниченезнаю” - единственный ответ моего бывшего лучшего друга.

- Что тут творится? - Изумленный голос папы. - Умер кто?

- Да вот… - взволнованно над моей головой.

Позволяю им делать выводы, продолжая рыдать.

Вчера меня никто не забрал из "Кислоты". Он и забирал-то один раз. А я привыкла.

Так хочу его увидеть...

Так хочу его почувствовать. Тело. Его запах. Его руки. Губы. Его голос. Его шуточки и наглёжь. Так хочу его сюда...

Я волнуюсь. Так волнуюсь. Славик сказал: "НЕ КИПИШУЙ".

Пошли они оба!

- Евгения! Ты чего ревешь? Кудряшки раскрутятся!

При звуках слова «кудряш-ки» накрывает ещё сильнее. Начинаю поскуливать.

Перед глазами побитое отрешенное лицо моего любимого кретина.

Дурак, идиот!

Где ты?

Не хочу возвращаться в квартиру. В комнату где все пропахло Немцевым. Без его вещей там голяк. Будто забрали все самое важное. 

- Так! - строго говорит папа. - Я достаю клюквенку!

Ого!

Выныриваю из под одеяла и вытираю свой хлюпающий нос.

- Теббе нельззя! - строго выкрикиваю ему вслед.

- Зато тебе можно и нужно. А я понюхаю. - Шуршит он тапками. - Лучше валерьянки средство!

Смотрю на маму.

Она прижимаете к груди руки, как мученица.

А в глазах ужас.

Ну, что?

Я тоже умею плакать!

Мама крестится.

Смеюсь сквозь слёзы.

Никогда не плакала из-за мужиков. Даже в детском саду! Они меня никогда за косички не дергали, это я им горшок на голову надевала.

И Максу бы сейчас что-нибудь надела.

Поднимаюсь с дивана и иду за стол.

Папочка наливает в графинчик красную штуку, а мама хлопочет рядом.

- Вот так роди дочь… - приговаривает он.

- Я рожала, не ты… - деловито поправляет она.

Снова смеюсь, а потом неожиданно выдаю:

- Я вас люблю…

Оба замирают и смотрят так, будто я сошла с ума.

- Очень... - добавляю, подтерев нос рукавом водолазки.

- Слышишь, что… - откашливается мама.

- Почудится же… я ж еще даже не понюхал... - подхватывает папа.

После всего увиденного на той парковке... я как никогда понимаю, что семья, она должна быть такой.  Чтобы все трудности - рука к руке, нога к ноге, шаг за шагом. Чтобы тебя любили таким, какой ты есть. Чтобы не насаживали никаких стереотипов, но объяснили, что значит быть "порядочным" человеком. Порядочный человек не ударит отца. Даже если... отец ГОВНО!