воли своей, проникался все большей и большей неприязнью. — Не знаю, Катанчик, чем ты на своего отца похож. Только если он такой же брехун, как ты... Гордиться вроде и нечем. Ни ему, ни тебе...

Это был, прямо скажем, нечестный удар. Во всяком случае, никто из ребят не одобрил поступка Микешина. Ведь все знают, что у Катанчика неладно что-то с родными, так зачем же бить человека по больному месту!

«Злой он иногда бывает... и мелочность в нем какая-то есть», — подумал о Микешине Сергей, готовый заступиться за Катанчика, у которого от обиды побелели губы и резко обозначились скулы на похудевшем в походе лице.

Должно быть, слова Микешина причинили Васе Катанчику острую боль, потому что он как-то весь поник, растерялся и вместо того, чтобы ответить достойно, пробормотал не очень уверенно:

— Ты моего отца не задевай... Я же твоего не трогаю.

— А попробуй тронь, — с угрозой сказал Микешин. — Я за своего отца кому хочешь голову оторву. Батя у нас геройский... Ногу ему под Варшавой покалечило, на протезе человек ходит, а работает — любо посмотреть. У нас вся семья такая — до работы пристрастная. Маме моей скоро шестьдесят стукнет, а лучшей телятницы во всем Крыму нет. Не веришь, могу газету показать. А братья мои, Иван Матвеевич и Семен Матвеевич, так те на все руки мастера — и комбайнеры, и трактористы, и механики. Любую работу могут... Про Ивана Матвеевича — это старший мой братуха — одна женщина из Москвы, доцент, научный труд пишет. Так что заткнись-ка лучше, Катанчик. Не на тех наскочил.

— Всех знаменитых Микешиных перечислил или еще есть? — шутливо спросил кто-то из ребят, но никто не подхватил эту шутку. И Андрей Микешин ответил все так же серьезно:

— Нет, пожалуй. Точно не скажу. Нас ведь, Микешиных, много.

И тут наконец оправился от удара Катанчик. Должно быть, он уже собрался с силами и готов был дать Микешину крепкий бой.

— То-то же, я смотрю, — сказал Катанчик, — куда ни ткнешься, всюду Микешины. Волей-неволей начинаешь думать, будто вся земля Микешиными заселена.

— Что ж, впечатление у тебя, Катанчик, правильное, — миролюбиво согласился Микешин. — Ну, насчет всей земли — это ты маленько загнул... А вот степной Крым мы, верно, думаем заселить. Места там свободного много, но и Микешиных немало. Детвора у нас густо растет, в каждой микешинской семье не меньше десяти ребят — такая у нас норма.

— Но у тебя, Андрей Матвеевич, пока одна дочка, — заметил Геворк.

— Так не век же я в солдатах буду служить. Демобилизуюсь — наверстаю.

Геворк Казанджян, не сдержав восторга, сильно хлопнул Микешина по плечу.

— Ай, молодец человек! Настоящий мужчина!

Все рассмеялись, и в солдатском этом смехе чувствовалось полное одобрение долгосрочных планов Микешина. И еще — прощение... Человеку, который так основательно, по-хозяйски устраивался на земле, можно, в конце концов, простить кое-какие недостатки. Если широко смотреть — не столь уж они существенны. Но в эти минуты Катанчик, к сожалению, не обладал широтой взглядов. Как известно, обида и жажда мести не способствуют этому. И хотя Вася рассмеялся вместе со всеми, смех у него был недобрый. Сейчас он задаст этому Микешину. Сейчас он ему покажет.

— Почта, товарищи! Почта!

У Катанчика как-то сразу исчезло желание продолжать спор с Микешиным, ему сейчас было все равно, кого товарищи посчитают победителем. Одного он сейчас хотел — получить письмо, написанное рукой родного, близкого человека. Но ему не писали. Катанчик хорошо знал, кто в этом виноват, хотя, пытаясь как-то залечить глубокую рану в своем сердце, он уже давно переложил вину на эпоху: была большая, страшная война, она разрушила и родственные связи, а новые связи между людьми создаются трудно, медленно...

Но сейчас это никак не утешало Катанчика. Плохо ему, очень плохо, и никакие теории ему не помогут.

4

Опять несколько писем принесли Микешину. Удивительно, сколько людей помнят об этом парне. Иному знаменитому актеру или футболисту столько не пишут. А Микешина разве чем-нибудь удивишь? Он, должно быть, считает это обычным делом.

Вася подавил вздох и незаметно вышел из комнаты, чтобы не видеть счастливых лиц товарищей и чтобы они не видели, как он сам несчастлив.

Сергей Бражников сегодня не ожидал письма. Товарищи по работе пишут ему аккуратно, иногда коллективно, всей бригадой, иногда кто-нибудь один сообщит о шахтерских новостях и пожелает своему бывшему бригадиру здоровья и успехов в солдатской службе. Словом, не забывают его друзья-шахтеры, но нельзя же от них требовать, чтобы они писали так же часто, как пишет, например, Саше Сафонову его мама. Вот и сегодня Саша получил письмо. Но чем-то он недоволен.

— Что, Саша, случилось что-нибудь? — спросил Сергей.

— Полюбуйся. — И Саша показал Сереже извещение о денежном переводе. — Ну зачем она это делает? Я же писал, чтобы она не смела.

Дома Саша не задумываясь брал у матери деньги на всякие свои мальчишеские нужды. Но теперь, солдат, взрослый человек, он понимает, какую брешь в скромном бюджете семьи образуют эти денежные переводы.

— Зачем это мне? Я ведь сыт и одет. А мама, наверно, на всем экономит и отца обижает, и Аленку. Ну что с ней делать, Сережа, скажи?

— Напиши ей еще, — посоветовал Сергей.

— Бражников! Сергей! Тебе письмо.

— Мне?

Некоторое время Сергей недоуменно рассматривал небольшой, голубого цвета конверт. Незнакомый почерк. От кого бы это? Неожиданно возникло перед глазами красивое и, честно скажем, совсем не противное Сергею лицо Лиды. Но парень сердито тряхнул головой, и хрупкий образ рассыпался, исчез. «К черту! Не хочу! И о чем она может мне писать?»

Сергей вскрыл конверт, в нем было коротенькое письмецо: «Уважаемый Сережа! Нас, комбинатских девушек и бывших подруг Лиды Казаровой по техникуму, глубоко возмущает ее мещанский поступок. Мы ей прямо сказали об этом, и хорошо, что она уехала к своей глупой, зазнавшейся ереванской сестрице. Жаль только стариков Казаровых, мы их уважаем, хотя они не сумели воспитать как следует своих дочерей. Мы пишем Вам потому, что, обидевшись на Лиду, Вы перестали посещать наш Дворец культуры. Не надо так, Сережа! Приходите, мы будем Вам рады».

И четыре