Мимо проходит капитан, заглядывает в кабину и спрашивает солдата, чего это он так расшумелся.

— Я сломал ногу, сэр, а этот штабной ниггер заливает там с дружками, вместо того чтобы отвезти меня в госпиталь!

— Худо дело, рядовой, sin loi, прости, — говорит капитан, — позови кого-нибудь, обсуди это с капелланом, но я ничего не могу для тебя сделать.

— Сэр, сэр… — зовёт солдатик.

— Держись, рядовой. Терпи и заткнись!

Капитан хлопает дверцей и удаляется прочь. Настоящий ублюдок. Из таких вот получаются самые стойкие и полностью лишённые сострадания офицеры.

Новобранец счастлив. Три часа мучиться в душном грузовике с торчащей из ноги костью — хорошая подготовка для Нама.

* * *

Мы пьём. Иногда слишком много. Каждый вечер. Мы говорим, что если нельзя жить счастливо, то, по крайней мере, можно жить трагично. Трагедия в том, что налакавшийся солдат не может вспомнить две трети своей жизни. А счастье в том, что две трети его жизни не стоит и вспоминать.

— Отсоси-ка у бравого джи-ая, — дразнит техасец дружка из того же штата «одинокой звезды». — Ну давай, Флинн, — достаёт он член, — время приёма пищи, курни моего большого дружка, пожа-а-алста.

И ржёт.

— Заткнись и вали спать, Новак, — ворчит Флинн. — Бог мой, как ты мне надоел!

Так по-дружески болтает казарма до отбоя.

— Блин, кто-то спёр мои носки!

— Велика важность, не надо было их снимать, дырка от жопы.

* * *

Дорогие мама и папа.

В лагере повышенной подготовки гораздо лучше, чем в начальном…

Пища отвратительная…

Когда приеду домой, у меня будет отпуск тридцать дней, а потом — во Вьетнам на двенадцать месяцев…

Через две недели хочу съездить в Новый Орлеан…

До встречи…

С любовью,

Брэд

* * *

В армии больше всего мне не доставало уединения. Даже по утрам, чтобы справить нужду. В казарменном туалете не было разделительных перегородок, и это раздражало. Каждый раз, как я садился на толчок, передо мной выстраивалась очередь, и парни, хватаясь за живот, орали: «ДАВАЙ БЫСТРЕЙ, МНЕ ТОЖЕ ПРИСПИЧИЛО…»

— Отвалите, — отвечал я, — что, засранцы, не видите, что я осилил всего половину «Войны и мира»? Я здесь неделю сидеть буду, блин!

В казарме было восемь толчков, и часто к каждому образовывались очереди по три человека, которые торопили сидящих поскорей расслабить сфинктер и метнуть кал. Я привык к этому, но за пределами лагеря не упускал случая посетить «комнаты отдыха» на заправках и кафе, где было хоть немного уединения. Оно казалось такой роскошью.

Однажды субботним утром все восемь толчков оказались заняты: четыре чёрных, два белых и два чиканос, чтобы опорожнить кишки, с удобствами расселись друг подле друга, положили локти на колени и беседовали. Ещё один балбес, чистокровный индеец-навахо, сидел перед ними на полу, скрестив ноги, и сдавал всем карты на партию в покер.

Уборная всегда была полна сюрпризов. Меня поражало, например, как чёрные брились эпилятором «Найр». Они наносили вонючий крем на лицо, ждали немного и осторожно скребли рожу тупым столовским ножом.

* * *

Мы по-прежнему бегали кроссы до завтрака. Первые недели я мучился: задыхался, болели бока, казалось, вот-вот лопнут лёгкие. Но я бежал, не обращая внимания на боль — отстающих сержанты подгоняли пинками. Кроме того, по утрам я страдал с похмелья. Ибо с вечера выдувал изрядное количество «Фальстафа». Голова раскалывалась от пульсирующей боли, во рту ощущался металлический привкус, словно нажевался алюминиевой фольги. Иногда закладывало уши, и тогда топот ботинок об асфальт и крики инструкторов доносились словно издалека. Вялые как спагетти ноги еле волочились, потому что к мышцам поступало мало крови. И курение, конечно, давало о себе знать…

Другие ребята, несясь на первое на дню построение, ощущали себя деревянными чурками. Но после разминки становилось легче.

В Форт-Полке в августе стоит страшная жара, и у нас сразу определилась группа парней, терявших сознание от тепловых ударов.

На полевых занятиях приходилось беречься от насекомых и рептилий: ядовитых пауков, скорпионов, коралловых, медноголовых и мокассиновых змей, а также гремучих змей с ромбиками на спинках.

Иногда одичавшие свиньи — большие и щетинистые кабаны — забредали на тренировочные полигоны, но вреда от них не было никакого.

На форсированных маршах каждый час разрешалось отдыхать по десять минут. Я бы предпочёл пять. После десяти минут мышцы остывали и деревенели, шагалось трудней. И винтовка как будто становилась тяжелей, и лямки ранца как будто глубже врезались в плечи, и я опять задавал себе вопрос: «Что я здесь делаю? Я же не солдат…»

На занятиях вода превращалась в драгоценный дар. По утрам я наливался как верблюд, но уже через несколько часов вся влага выходила через поры. За день разрешалось выпить только одну фляжку воды. Как говорили сержанты, нужно дисциплинировать себя и менять питейные привычки.

В боевых условиях велика вероятность остаться без воды на долгие-долгие дни, поэтому нас учили запасаться ею впрок.

Ночами мы рыли одиночные окопы шанцевым инструментом — таково армейское название маленькой складной лопатки — и учились устраивать ночные засады. Втыкали колья, направленные в сторону сектора обстрела. Аккуратно устанавливали пулемёты и рыли дополнительно маленький окоп за периметром взвода для поста подслушивания.

Если кто-то приближался, мы хватались за «уоки-токи» и шёпотом передавали на КП, что обнаружено движение.

— Стой, кто идёт? — окликал я.

Если ответа не было, я выстреливал очередь холостых патронов.

Иногда проникающие за нашу линию «агрессоры» пытались нас провоцировать.

— Эй, джи-ай… — заводил разговор вторгшийся «противник».

— Неправильно, Конг, — шептал я и выпускал обойму холостых в сторону «врага».

* * *

Как-то раз нам читали лекцию о богослужении. Когда она закончилась, один парень из нашего взвода спросил капеллана, мирится ли Бог с войной, предпочитает ли Он один народ другому и помогает ли молитва на вьетнамских полях смерти.

— Я верю, что Господь снисходит к нашим молитвам, — ответил «небесный штурман». — Мы должны верить, что Бог будет хранить тех, кто принимает Его и искренне просит Его о помощи.

— Но, — возразил солдат, — многие солдаты-христиане уже погибли в этой войне, и ещё многие погибнут до её окончания.

— Да, это правда, — подтвердил капеллан.

— Так есть ли этому объяснение?

— Только то, что такова воля Господа.