Марта и Джози поднялись со своих нагретых мест, уступая их Фелисии и Бетти-Джо, ожидавшим своей доли косметических процедур.

— Хочешь позавтракать, Марта?

— Я размажу помаду.

— Да ты и так уже слизала половину. Беатрис попозже может опять нанести ее. Тебе надо поесть.

— Мой желудок не примет ничего.

— Поешь, — Джози пододвинула ей бейгель, и обе они нерешительно стали отщипывать от него кусочки.

— Ты подумала о том, что я говорила ночью?

— Я всю ночь проворочалась без сна от волнения.

— И?

— Я все делаю правильно.

— Ты уверена?

— Уверена.

— Совершенно уверена?

— Сколько раз нужно тебе повторять?

— Один, но с радостью.

— Я радовалась бы гораздо больше, если бы не волновалась так сильно.

— Расслабься и получай удовольствие. Этот день пролетит так быстро, что ты и не заметишь.

Руки у Марты дрожали.

— Я хочу, чтобы это был совершенно замечательный день, Джо. Я хочу, чтобы все запомнили его на всю оставшуюся жизнь и говорили: эй, ведь свадьба Марты — это было что-то.

— Не волнуйся, — Джози взяла обе руки сестры и сжала их вместе. — Все так и будет. Я просто уверена в этом.

Снаружи послышался хруст гальки, и на окна упала тень.

— Приехали машины, — сказала Марта.

Три самых больших, самых белых лимузина, которые когда-либо были выпущены, подъезжали к дому Марты, подталкивая своими крышами поднимающееся над горизонтом солнце.

— Нам пора одеваться, дорогая сестренка, — произнесла Марта.

— Боже мой! — сказала Джози и села на кровать Марты. Она закусила губу, разрушив таким образом остатки трудов Беатрис.

— Не плачь, не плачь, не плачь, а то от косметики ничего не останется.

— Я не плачу. Я просто немного распустила сопли.

Марта покрутилась перед ней.

— Нравится?

— Ты самая красивая невеста из всех, которые когда-нибудь были.

— Значит, нравится? — Марта любовалась на себя в зеркале.

Платье было из атласа «принцесса», плотно облегающее, с лифом, шитым жемчугом, и (что отметила про себя Джози с легким уколом зависти) с длинными рукавами.

— Помнишь, когда мы были детьми, мы часто играли в принцесс, надевая ночные рубашки наших мам? Вот сейчас ты настоящая принцесса.

— Так должна чувствовать себя каждая женщина в день своей свадьбы. — Марта опять покрутилась, и тончайшая ткань ее шлейфа взлетела над полом и стала виться волнами в воздухе, подхватившем и закружившем ее.

— Джинни бы это понравилось.

— Понравилось бы, правда? — Глаза Марты наполнились слезами. — Больше ничего не говори, а то я расплачусь.

— Она бы так гордилась тобой.

— Джек хотел, чтобы мы поженились на Фиджи, чтобы там были только мы двое. Я рада, что настояла на полной церемонии.

— Надеюсь, что он стоит всего этого.

— Думаю, что принцесса будет жить долго и счастливо. — Марта рассматривала себя в зеркале со всех сторон. — Так ведь всегда и бывает?

— Нет, — ответила Джози, — не всегда.

— Извини, пожалуйста, — сказала Марта, и ее руки опустились. — Ты подумала о Дэмиене?

Джози кивнула.

— Я тогда была уверена, что все именно так, как ты сказала. Я была просто великолепна. Мы оба были великолепны. Почему же все так закончилось? — Она не помнила даже, когда это все началось. После их первой ссоры? Ни он, ни она не умели просить прощения. Или все было после того, как они не смогли договориться о том, какие им нужны обои? Или все потому, что Дэмиену нравились «Бон Джови», а она считала, что нет и быть не может никого лучше блюзового франта Уилла Смита? Они спорили даже о том, как назвать кота. Джози думала, что Принц будет шутливой данью идолу поп-культуры и заложит модель поведения смышленого и нагловато-бодрого котенка. А Дэмиен считал котенка высокомерным и самодовольным недомерком. И пижоном. И не хотел, чтобы его кота называли в честь этого чернозадого алкоголика. Дэмиен, с его отсутствием воображения, что проявлялось во всем, предпочитал традиционные имена: Франтик, Пушок или Пусик. Они бросили монетку, и победил Принц.

— Всего пять лет назад я стояла перед зеркалом, Марта, в точности как ты сейчас. Я была одета как принцесса и надеялась на счастье, которое будет длиться вечно. Что произошло между тем моментом и этим?

— Дэмиен подцепил другую.

— Спасибо за точное определение случившегося, — надулась Джози. — Но что заставило его поступить так? Я? Что-то, что я ему сказала? Что-то, что я сделала? Или не сделала? Он мне так и не сказал, Марта. Он так и не сказал мне, что же я сделала неправильно.

— Не зацикливайся на нем и не ругай себя, твой муж — тварь, вот и все.

— Это потому, Марта, что я беспокоюсь о тебе. Я не хочу, чтобы ты делала те же ошибки, что и я. И даже не знала бы, в чем они заключаются.

— Со мной все будет в порядке.

— Я когда-то прочитала, что не стоит выходить замуж за человека, если думаешь только, что сможешь с ним жить, что выходить надо за того, без которого жить не сможешь.

— Джози, ты читаешь столько всякого дерьма, — рассмеялась ее двоюродная сестра.

— Это из-за того, что я развелась и столько ночей сплю одна.

— Что касается одиноких ночей, то их и у меня было немало, — сказала Марта. — А сейчас я хочу выяснить, что же все-таки это такое, супружеская жизнь.

— Надеюсь, с этим у тебя будет лучше, чем у меня.

— Я тоже надеюсь.

Обе они рассмеялись.

— Иди ко мне, — сказала Марта, и они бросились друг другу в объятия.

— Слушайся своего сердца, Марта, что бы оно тебе ни говорило. — Джози немного отодвинулась и посмотрела на сестру. — Будь счастлива, обещай мне, что будешь.

— Обещаю.

— Марта, — послышался голос Фелисии с нижнего этажа, — фотограф ждет. Ты готова?

— Иду!

— Джози, тебе тоже надо надеть платье!

О, радость! Вот он, момент, которого она так ждала. Сиреневый шифон! Иду…

Аэропорт Хитроу в предрассветный час казался местом, где никогда ничего не происходит. Несколько вооруженных полицейских на дежурстве неторопливо прогуливались по залу и явно скучали. Они вовсе не казались теми, кто четко знает, что делать, если возникнет ситуация, когда надо будет застрелить кого-то или завалить наземь террориста и надеть на него наручники. Уборщики полировали полы до больничного блеска, а продавцы с отвращением думали о том, что сейчас им придется нарушить свой душевный покой и, открыв магазины для рутинной дневной работы, в силу жестокой житейской несправедливости начать общение с этой немытой, ничтожной публикой.