Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Кристос расплывается в улыбке, косячок чудом удерживается у него в зубах.
— Можно взглянуть на снимки? Я готов прямо сейчас этим заняться!
Айя хохочет.
— В управлении уже нашлось несколько таких же озабоченных, они раньше тебя вызвались добровольцами. Не надо было прогуливать, голубчик…
Кристос роняет самокрутку.
— Я не меньше твоего ненавижу этих типов из управления! Думаешь, Жак Журден положил глаз на Лиану Бельон?
— Как знать…
Капитан Пюрви допивает чай и только потом снова поднимает глаза на Кристоса.
— Я для тебя кое-что другое приготовила. Раз уж ты так рано встал, не хочешь ли с пользой потрудиться?
— Дорогая моя, я и встал только ради этого! И, если уж говорить все как есть, я даже от утреннего секса отказался…
Айя со вздохом отставляет чашку.
— У нас появилась еще одна зацепка, надо проверить! Сегодня ночью, после экстренных сообщений по телевизору, позвонила одна девица, Шарлина Тай-Ленг, она работает регистраторшей в аэропорту Сен-Дени. Судя по тому, что она рассказала нам по телефону, Марсьяль Бельон пять дней назад, за сорок восемь часов до двойного убийства, обращался к ней, хотел поменять билет на самолет. Если это подтвердится, ко всем обвинениям против Бельона вполне можно будет добавить заранее обдуманный умысел. Сегодня у нее выходной. Она живет в Рокфее.[30] Сейчас она дома, ждет, чтобы кто-то из полиции пришел записать ее показания.
Айя протягивает ему бумажку с нацарапанным на ней адресом. Младший лейтенант давит ногой окурок.
— Ну, красавица моя, если ты решила играть на моих чувствах… Я просто о-бо-жа-аю стюардесс, — и, глядя на усталое лицо начальницы, прибавляет: — Ничего, Айя. Тиски сжимаются. Мы его возьмем, мы обязательно его возьмем.
8 ч. 04 мин.
Я иду по широкой пешеходной улице, которая спускается к морю. Дома по обе ее стороны похожи на неярко раскрашенные кубики и на новенькие кукольные домики, у которых снимается крыша и разбираются стены. Стараюсь прочитать название улицы на табличке, прикрепленной под зеленым крестом аптеки. «Аллея Родригеса».
С той минуты, как папа закрыл за мной дверь, я делаю все в точности, как он велел. Я его слушаюсь. Не бежать. Идти по тротуару. Спуститься по лестнице. Перейти дорогу. Когда попаду на широкую аллею, по ней бежать тоже нельзя.
Я хорошо запомнила, что надо делать потом. В каждом магазине надо показывать продавцу список покупок.
Подождать. Заплатить.
Это легко, даже при том, что из-за больших темных очков я ничего не вижу, как только оказываюсь в тени.
Но папа очень строго сказал, что я не должна их снимать!
Там, внизу, в конце улицы, у самого пляжа, стоит полицейский в форме. Больше никого рядом нет. Он стоит прямо, неподвижно и только глазами водит туда-сюда, будто ленивый кот, подстерегающий воробьев.
Теперь он смотрит на меня. Наверное, я что-то такое сделала, что его удивило. Хорошо еще, что я не закричала, не побежала — я сдерживалась, как могла, хотя в голове у меня такое творилось!
Это я в газете!
Огромная фотография на первой странице — я с папой и мамой. Почти перед всеми магазинами лежат стопки газет. И все равно я должна идти спокойно, как папа велел. Мне надо их перехитрить. На газетной фотографии я в желтом платье, с длинными волосами и глаза видно. Никто не может меня узнать. И уж точно — не этот толстый полицейский котище.
Смело вхожу в лавочку.
— И чего же ты хочешь, деточка?
Молча, словно воды в рот набрала, протягиваю список тетеньке, стоящей среди деревянных ящиков. Мне надо хлеба, ветчины, печенья и бананов. Она целый час укладывает все это в пакеты, а потом еще целый час отсчитывает мне сдачу. Когда со всем этим покончено, я тихонько, почти шепотом, говорю:
— Спасибо, мадам.
Папа сказал, чтобы я не старалась изменить голос, просто надо говорить как можно тише, как будто я очень застенчивая.
Выхожу на улицу. Толстый полицейский котище все еще здесь, стоит неподвижно, но мне кажется, что он подобрался ближе, как в «замри-отомри».
Иду дальше как ни в чем не бывало.
Четыре магазина. Два с одеждой, один цветочный и блинная.
Прохожу мимо. Заставляю себя идти не спеша.
Книжный магазин.
Вхожу.
— Что ты ищешь, малыш?
Поднимаю глаза — и мне тут же становится страшно.
Китаец.
Я боюсь китайцев, после людоедов и карибских пиратов я больше всего на свете боюсь китайцев. Я даже в Париже, в ресторанах, их боюсь. Когда мы с мамой идем по магазинам, часто заходим в китайские рестораны, маме там еда очень нравится, а мне — нет. В школе Тимео рассказывал, что они едят всякие странные штуки: бездомных собак, пауков, безглазых рыб. А здесь вот — липучие огурцы. Я медленно разворачиваю папин список и молча обзываю себя идиоткой.
Я же прекрасно знаю, что Тимео болтает всякие глупости. И потом, этот-то китаец продает книги.
И газеты.
Опять натыкаюсь на свою фотографию, газета оказалась у меня прямо перед глазами. Читаю про себя, что написано большими печатными буквами.
У-БИЙ-ЦА В БЕ-ГАХ.
— Тебе газету, малыш? Ты уже умеешь читать?
Я опускаю голову, смотрю на свои мальчиковые сандалии. Мне надо купить всего одну вещь, но для того, чтобы сказать, что мне надо, я должна прочесть, а в магазине слишком темно, темнее, чем в пещере у троллей. Ничего не поделаешь, по-другому никак не получится, я снимаю темные очки и отчетливо говорю:
— Карту 1:25 000. 4406РТ.[31]
Китаец, четверть секунды подумав, протягивает мне сложенную книжечкой голубую карту.
— Что, малыш, собираешься с родителями на пикник в горах?
Ничего не отвечаю, протягиваю деньги, не поднимая головы, — до чего же у меня уродские сандалии. Вообще-то это даже лучше, что мне попался китаец. Он, наверное, подумал, что я его боюсь. Он, наверное, привык.
Я все купила. Выхожу на улицу.
Полицейский сдвинулся с места. Он жульничает, он идет по пешеходной улице, сейчас он как раз надо мной. Я не смогу его обойти, мы обязательно встретимся, когда я буду подниматься к дому бабушки с голубыми волосами, где меня ждет папа.