— Ты на себя погляди.

Что да, то да… Правая на перевязи, оба глаза подбиты, весь в ссадинах… Однако Слейду нечего было вякать — его левая была загипсована, во весь глаз красовался чернющий синяк, и физиономия была не лучше моей. Я от души понадеялся, что двигаться ему так же больно, как и мне. Хотя в одном он взял надо мной верх — шкуру о стенки ободрал куда меньше.

— Где мои две сотни? — прорычал я. А он осклабился:

— Хе-хе, попробуй получи! Мне сказали, что нокаут был неофициальным. Рефери его не зафиксировал! Значит, и победа твоя не засчитана.

— Хрен с ними, с деньгами, подлый желторожий прохиндей! Я уложил тебя, и тому есть три десятка свидетелей, а вот здесь тебе что понадобилось?

— Пришел встретиться со своей девчонкой!

— Со своей? За что же мы вчера дрались?!

— Ежели, — сказал он с диким блеском в глазах, — тебе и повезло меня побить, это еще не значит, что Ракель выберет тебя! Сегодня она сама скажет, кто ей больше по нраву, ясно? И после этого тебе придется убираться восвояси!

— Отлично, — зарычал я, — я тебя честно побил и могу доказать это! Идем! Пусть она выбирает. А ежели не выберет лучшего, так я и еще раз тебя разложу! Давай, идем!

Не тратя больше слов понапрасну, мы распахнули дверь и вошли. И, окинув беглым орлиным взглядом интерьер, увидели: сидит Ракель за столиком, подперев ладонями подбородок, и душевно этак смотрит в глаза какого-то смазливого офицерика в форме испанского ВМФ!

Ну, значит, подвалили мы к столику. Она посмотрела на нас с удивлением. Ну, не ее вина — нас и впрямь нелегко было узнать…

— Ракель, — вежливо начал я, — мы вот вчера бились, как вы нам велели, за вашу честную руку. И я, как следовало ожидать, победил. Однако вот этот олух бессмысленный думает, будто есть в вас какая-то скрытая приязнь к нему, и требует, чтобы вы сами, своими собственными розовыми губками, произнесли, что любите другого, то есть, значит, меня. Одно ваше слово — и я его вышвырну вон. Мое судно покидает порт сегодня вечером, а мне еще так много нужно сказать вам…

А Ракель вдруг возмутилась:

— Санта Мария! Какие такие дела? Что это такое — вы, два бродяги, приходить в таком виде и говорить вздор? Разве я виновата, если два громилы набить друг другу морда, так? Что мне до этого? Эти ее слова меня вовсе сбили с курса.

— Но вы же сказали, идите, мол деритесь, и лучший из нас…

— Я говорить: пусть лучший будет победить, так! Разве я давала какой-нибудь обещаний? Что мне два бродяги-янки, дерущиеся на кулаки? Ха! Иди домой, приложи на глаз бифштекс. Ты оскорбить меня, если говорить со мной на публика с разбитый нос и лицо в синяках!

— Так ты не любишь никого из нас? — уточнил Упырь.

— Я любить два горилла? Ха! Вот мой мужчина — дон Хозе-и-Бальза Санта-Мария Гонсалес!

Сказала она так и тут же завизжала: мы с Упырем, не сговариваясь, одновременно ударили этого дона Хозе-и-Бальза Санта-Марию Гонсалеса, Упырь — правой, я — левой. Затем мы повернулись к ошарашенной Ракели спиной, взялись за руки, переступили через ее поверженного любимого, с достоинством вышли вон и навсегда исчезли из ее жизни.

Так же молча ни о чем не сговариваясь, завернули мы в бар, присели к стойке, и я сказал:

— Вот и кончен наш роман, и маршрут к славе завершился лишь разочарованием и обманом…

— Все они — вертихвостки, эти бабы, — мрачно согласился Упырь.

Тут мне кое-что вспомнилось.

— Слушай! — воскликнул я. — А как насчет двух сотен, которые ты мне должен?

— За что?

— За то, что уложил тебя.

— Стив, — Упырь этак по-братски положил мне руку на плечо, — ты ж понимаешь: я и не думал тебя надувать. В конце концов, Стив, оба мы с тобой моряки, только что втоптанные в грязь какой-то иностранкой. Оба мы американские матросы, хоть и пришлось встать друг против друга. Я тебе скажу: что было, то быльем поросло! Фортуна изменчива, сам знаешь. Мы с тобой дрались по-честному, на сей раз повезло тебе. Так давай же примем еще по одной и разойдемся в мире и согласии!

— И ты не затаишь злобы, что я тебя уложил? — подозрительно спросил я.

— Сти-ив, — ответил Упырь, вроде как в праведном гневе, — все люди — братья, и если тебе уж так повезло меня побить, это не поколеблет моих братских чувств! Завтра мы будем в море, разделенные многими милями… Так давай же вспоминать друг друга с братским уважением! Забудем старую вражду и старые распри! Пусть нынешний день станет для нас зарей новой эпохи — эпохи дружбы и чистосердечия!

— А как насчет моих двух сотен?

— Стив, ты ж понимаешь, я к концу увольнения всегда на нуле. Вот мое слово: отдам я тебе эти паршивые две сотни! Разве слова товарища недостаточно? А теперь давай выпьем за нашу грядущую дружбу и за дружбу между командами наших достопочтенных судов! Вот моя рука! Скрепим рукопожатием нашу дружбу. Никаким бабам впредь не разрушить ее! Счастливо, Стив! Счастливо! Всего тебе доброго!

Ну, пожали мы друг другу руки и повернулись, чтобы идти. То есть я повернулся и тут же крутанулся обратно, как раз вовремя, чтоб уклониться от удара правой и вырубить Упыря схваченной со стойки бутылкой.

— Вот так подытожил наш Старик. — Махнул этот бычок бутылкой с сельтерской, и вышибло у меня из головы все, что только там было. Мне вдруг показалось, будто «Морячка» тонет со всей командой и со мной в придачу, но это просто какой-то болван облил меня водой с ног до головы, чтобы привести в чувство. Ох, да… И этот бугай-лягушатник, с которым я сцепился, оказался всего-то-навсего, не стоило б и разговоров, Валуа-Тигром, чемпионом французского флота в тяжелом весе…

Ребята, и я в их числе, принялись перемигиваться. Пока капитан не решил прилюдно излить свои обиды Пенрину, старшему помощнику, мы все гадали, с чего это он в Маниле, проведя ночь на берегу, вернулся на борт с роскошным синяком во весь глаз и с тех пор пребывал в необычайно мерзком расположении духа. А все оказалось очень просто. Старик наш был валлийцем и французов ненавидел пуще змей.

А он вдруг повернулся ко мне и этак брюзгливо проговорил:

— И ты, ломоть ирландской ветчины, если в тебе осталась еще хоть что-нибудь от мужика, никогда не позволил бы этому, распротудыть его, французишке вот так уложить своего капитана. Да-а, конечно, я понимаю, тебя там с нами не было. Но, если б ты подрался с ним…

— Ага! — саркастически ответил я. — Я уж не буду говорить, что весьма польщен сравнением с Валуа. Отчего бы вам не подыскать мне что-нибудь попроще, Демпси, например? Вы хоть понимаете, что пытаетесь меня, обычного оболтуса, сравнять с единственным и неповторимым Валуа-Тигром, побившим всех в европейских и азиатских водах? У него и на мировое чемпионство шансы — будь здоров!