В зверинце умерли трое работников, все молодые. Тарас Сибиряк не заболел, ибо почти не выходил из своего сарая, и то, что смерть милует старика, казалось всем вопиющей несправедливостью. Разгул чумы продолжался, но времена, когда жители города сидели взаперти, миновали. Теперь они собирались в мечетях, церквях и синагогах, чтобы молиться и каяться, каяться и молиться. Мысль о том, что чума – это кара за греховные деяния и помыслы, все прочнее укоренялась в сердцах. Люди предавались пороку и тем возбудили гнев Господень. Они пошли на поводу у своей плоти, а плоть, как известно, развратна и похотлива. Неудивительно, что человеческие тела ныне расцветают черными розами.

Сердце Джахана судорожно сжималось, когда он слышал подобные речи. Он и верил им, и не верил. «Неужели Бог создал людей такими слабыми и несовершенными лишь для того, чтобы покарать их за это?» – с недоумением спрашивал он себя.

– Мы сбились с пути, – говорили имамы.

– Грех переполнил этот мир, – твердили христианские священники.

– Мы должны покаяться, – призывали раввины.

И люди тысячами следовали их призывам. Многие в те страшные дни сделались набожными и благочестивыми, хотя никто не мог превзойти благочестием султана. Вино находилось под строжайшим запретом, а виноделов подвергали строгому наказанию. Музыкальные инструменты сожгли на кострах. Таверны закрыли, двери борделей опечатали, притоны курильщиков опиума были пусты, как скорлупа гнилого ореха. Проповедники без конца повторяли, что грех и воздаяние переплетены в этом мире так же тесно, как пряди в косах одалиски.

А потом люди вдруг разуверились в том, что причиной мора являются их собственные дурные деяния. Это неверные, гяуры, еретики – словом, заклятые враги истинного Бога и истинной веры – наслали заразу на город. Страх превратился в негодование, негодование – в ярость. А ярость подобна раскаленному углю, который невозможно удержать в руках: необходимо швырнуть его в кого-то.

В июле в еврейском квартале, расположенном у башни Галата, начала орудовать настоящая банда. Двери мазали дегтем, на местных жителей нападали, а раввина, который пытался вразумить злоумышленников, забили дубинками до смерти. По городу поползли слухи, что иудеи отравили все колодцы, источники и ручьи в городе, тем самым вызвав чуму. Десятки евреев были арестованы и признались в совершенном преступлении. То, что сделано это было под пытками, казалось мелочью, не заслуживающей внимания. Как видно, евреев недаром изгнали из городов Саксонии, говорили люди. Не зря их сжигают на кострах в землях франков. Это племя приносит с собой несчастья и беды, ибо на нем лежит тень проклятия. Жиды похищают детей, чтобы использовать их кровь в своих зловещих ритуалах. Обвинения набирали мощь, подобно речному потоку во время половодья. В конце концов Сулейман издал фирман – указ, запрещающий распространять клеветнические измышления по поводу кровавых иудейских обычаев. Султан запретил преследовать представителей этого народа как отравителей, и постепенно волна ненависти к евреям улеглась.

Иудеи тут ни при чем, слышалось теперь со всех сторон. Виноваты христиане. Они так любят грязь, что никогда не ходят в хаммам. Совокупившись со своими женами, они никогда не подмываются. Христиане пьют спиртное, усугубляя этот тяжкий грех тем, что называют вино кровью Иисуса – пророка Исы, которого имеют дерзновение именовать Богом. И что хуже всего, эти люди едят свинину – мясо поганого животного, которое валяется в своих собственных испражнениях и питается тухлятиной, кишмя кишащей червями. Разумеется, именно пожиратели свинины стали причиной чумы, сомнений тут быть не может. И головорезы, прежде устраивающие побоища на еврейских улицах, переметнулись в христианские кварталы.

А через несколько дней толпа уже жадно внимала речам некоего шорника из Эйюпа, взявшего иудеев и христиан под свою защиту. «И те и другие чтут Писание, – заявлял он, – и хотя толкуют его ошибочно, однако вовсе не они являются источником зла. Виновники чумы – суфисты, с их нечестивыми завываниями и телодвижениями. Кто может быть опаснее людей, которые называют себя мусульманами, но при этом искажают самую сущность ислама? Разве последователи суфизма не признаются в том, что не боятся ада и не стремятся попасть в рай? Разве они не обращаются к Всевышнему без должного благоговения, словно считают Его равным себе? Более того, у них хватает наглости заявлять, что они носят Бога в груди, под своими грязными одеяниями. Именно богохульство суфистов и навлекло на город гнев Аллаха!» После этого на улицах началась охота за еретиками, на которую субаши смотрели сквозь пальцы, не чиня головорезам с дубинками никаких препятствий.

В пятницу, после большого богослужения, правоверные двинулись в поход по извивистым улицам Перы. Мужчины и мальчики, достигшие семилетнего возраста, шли с факелами в руках. Толпа, разрастаясь от квартала к кварталу, превращалась в бурный поток. Ревнители чистоты нравов врывались в дома, пользующиеся дурной репутацией, вытаскивали за волосы проституток и сводниц и предавали притоны разврата огню. Одну шлюху, настолько толстую, что она с трудом передвигалась, привязали к столбу и высекли, превратив ее жирные ягодицы в кровавое месиво. Обнаружив в одном из притонов гермафродита, беднягу раздели донага, обрили и, оплевав с ног до головы, сунули в бочку с дерьмом. Но особое неистовство мстителей возбудила некая карлица, которая, по слухам, находилась в тесных сношениях с главным белым евнухом и являлась важной потайной пружиной многих интриг. На следующее утро стая бродячих собак обнаружила злополучную карлицу плавающей в собственной крови и перемазанной фекалиями. Лицо ее было разбито, все ребра переломаны, но каким-то непостижимым образом в женщине еще теплилась жизнь.

Лишь после того, как стало ясно, что уличные мстители готовы обрушить свою ярость на представителей высших сословий и угроза совершить набег на дворец может стать реальностью, субаши решили вмешаться. Одиннадцать зачинщиков беспорядков были арестованы. В тот же день они были повешены, а тела их выставили на всеобщее обозрение. К тому времени чума наконец оставила город. За то время, пока она свирепствовала в Стамбуле, пять тысяч семьсот сорок два человека перекочевали из своих жилищ на кладбище.

Примерно в то же время Джахан получил еще одно послание, на этот раз подписанное капитаном Гаретом. Через дворцового поваренка мальчик передал капитану несколько монет, надеясь, что тот на время оставит его в покое. Джахан был настолько поглощен собственными неприятностями, что пропускал мимо ушей печальные городские новости.

Меж тем место покойного великого визиря занял Лютфи-паша, тот самый человек, что некогда отыскал мастера, сумевшего возвести мост через реку Прут, но впоследствии разошелся с зодчим во мнениях. А поскольку главный придворный строитель к тому времени уже достиг преклонных лет, место его занял не кто иной, как архитектор Синан. По городу ходили слухи, что эти двое, визирь и зодчий, не слишком хорошо ладят друг с другом и ныне волею судьбы они поставлены в такое положение, что схватки просто не избежать. По всей видимости, Бог хочет узнать, кто из них сильнее, говорили люди.

Величественный Ипподром, краса и гордость Стамбула, был местом, где на протяжении не одной тысячи лет устраивались празднества, собиравшие шумные толпы зрителей – мужчин всех возрастов. Если зрелище приходилось им по душе, они разражались одобрительными возгласами и смехом; если же представление не нравилось – сопровождали его громким топотом и проклятиями, бросая на арену все, что попадалось под руку. Со времен императора Константина нравы толпы почти не изменились: она по-прежнему жаждала развлечений, но угодить ей было делом нелегким.