Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В общем, что бы ты ни делал, результат — минус бесконечность.
И вот тогда, только тогда планы в голове становятся абсурдны до совершенства и так непохожи на привычную правду, что начинают постепенно осуществляться.
Глава 2
Планов было два: просто абсурдный и абсолютно неосуществимый.
Первый, абсурдный, заключался примерно в следующем: нужно каким-то образом попасть в число сотрудников телевидения и снова оказаться в поле Славиного зрения, а уж там как-нибудь разберемся. Абсолютно неосуществимый, на бумагу переложить трудно, но я все-таки постараюсь: в результате этого плана я должна была написать нечто гениальное, стать слегка знаменитой, и вот тогда Слава все прочитает и все поймет, поскольку о ком и для кого же мне писать, если не о Славе и не для Славы, он — моя единственная тема, а значит, оценить написанное мной по-настоящему сможет только он один, и пусть все остальные громко аплодируют, мне эти аплодисменты на фиг не нужны, лишь бы он, Слава, прочувствовал, оценил и вернулся, и вот тогда все будет расставлено по местам уже окончательно, он больше никогда не посмеет меня презирать… и не любить не посмеет…
Странно, но, против всякой логики, я начала с осуществления именно этого последнего плана, а именно: подала для начала документы в Литературный институт имени А.М. Горького.
В истоках этого смелого и, я бы даже сказала, наглого шага стоял небезызвестный брат Михаила Кубрика — Алексей Кубрик, поэт из города Балашихи Московской области, прошедший в свое время конкурс в двадцать пять человек на место. «Чем я-то хуже?» — подумала я самоуверенно, хотя стихов Алексея Кубрика никогда и в глаза не видела и понять, чем я хуже, не могла просто по определению. Потом призвала на помощь одну из маминых знакомых, светскую леди Марину Сергеевну, тридцати пяти лет от роду, обладательницу двух не слишком удачных дочерей школьного возраста, двух любовников: одного — кавказской, другого еврейской национальности, тоже, кстати, не слишком удачных, — шумного рыжеволосого мужа, человека ревнивого и недалекого, а также давнюю почитательницу моих поэтических талантов, и мы в четыре руки стали готовить мою вступительную подборку исходя из ее взрослых, сложившихся вкусов.
У Марины Сергеевны было огромное количество знакомых везде, и, покопавшись в растопыренной телефонной книжице, она легко отыскала номер одного из своих старых приятелей, бывшего выпускника Литературного института, а ныне — банковского служащего. После недолгих уговоров (отказать в чем-либо Марине Сергеевне было практически невозможно) старый приятель согласился, так уж и быть, просмотреть подборку стихов молоденькой протеже, и мы сговорились встретиться в вестибюле метро «Китай-город» для передачи рукописи на предварительный просмотр профессионалу.
Народу в вестибюле было, как обычно, море, и я потеряла лишних двадцать минут на игру в загадалки: он — не он, поскольку по внешнему виду писатели, как ни странно, совершенно не отличаются от нормальных людей.
В результате Виктор сам обнаружил меня при помощи очень простого приема: он поочередно подошел ко всем стоящим вдоль стен вестибюля девушкам и спросил, не его ли они ждут. Не то чтобы я его совсем не заметила, но почему-то именно его кандидатуру отмела сразу как неподходящую, пока краем глаза наблюдала, как какой-то мужчина — очень худой, очень коротко остриженный, в белом и совсем легком, не по сезону, плаще — пытается заговаривать со всеми подряд представительницами прекрасного пола, начиная от самых томных и неприметных и заканчивая яркими <вамп». Время от времени он скользил по мне глазами, но всегда — мимо, и подходил к кому-то другому, я уже начинала подозревать в нем опасного маньяка или как минимум проходимца, и только когда он, с выражением полной безнадежности, дошел-таки до меня и спросил, не Надя ли я, ситуация наконец прояснилась. «А на поэта я вовсе не похожа», — отметила я про себя, но Виктору ничего не сказала, только папку с рукописью передала.
— Я вообще-то на прозе учился, у Орлова. Ну, который «Альтист Данилов» и всякое прочее, — сказал мне Виктор с явным недоверием в голосе. — Вас Марина об этом не предупредила? Нет?
Я честно помотала головой в знак отрицания.
— В общем… Я ничего не могу обещать… — Виктор подбирал слова, кажется, отыскивая наименее обидные. — Я, разумеется, посмотрю… поскольку обещал… но… надеюсь, вы понимаете, что…
— Ну что вы, не беспокойтесь, я все понимаю, — успокоила я его.
— Вот и хорошо, вот и правильно, — пробормотал Виктор, с трудом запихивая папку в свой набитый бумагами дипломат. — Свяжемся через Марину, дней, скажем, через десять… Но если что… ну, вы понимаете… Тогда увольте.
— Спасибо! — сказала я. — Извините за беспокойство! И он, наскоро откланявшись, канул в недрах метрополитена.
Примерно через неделю к нам в квартиру вплыла леди Марина Сергеевна и передала мне из рук в руки обрывок тетрадного листа с Викторовым телефоном.
— Он звонил мне вчера на работу, — величественно изрекла леди Марина Сергеевна, — просил тебя перезвонить. По-моему, ему понравилось.
Я тут же помчалась на улицу, к телефону-автомату, и перезвонила.
Виктор был гораздо приветливее, чем при первой встрече. Он долго и путано объяснял мне что-то про «искру Божью», а потом добавил, что подборку передал своему другу, настоящему поэту, дабы утвердиться в своем мнении.
— Вы, Надя, позвоните мне дней через пять, друг мой прочитает и, может, посоветует что-нибудь дельное. Хотя сам я думаю — у вас проблем с творческим конкурсом быть не должно, так что готовьтесь сразу ко вступительным экзаменам.
Я даже не удивилась его похвалам. Не от самоуверенности. И не от осознания собственной гениальности. Просто после истории со Славой и Лорой я ощущала себя немножечко мертвым и плохо прописанным персонажем круто сваренной мелодрамы для дам и, казалось, навсегда утратила способность удивляться.
О, ирония судьбы! Другом Виктора оказался небезызвестный уже Алексей Кубрик, балашихинский поэт (очень, кстати, хороший поэт, как выяснилось), брат Мишки Кубрика.
Он привел меня в институт, посадил против себя в пустующей аудитории номер
